Василий Соколов - Избавление

Уже в самый канун отъезда, ночью, Гитлер решил поехать на своем бронированном автомобиле под усиленной охраной эсэсовцев. Сборы велись втайне. Рядом с ним, за руль сел Эрих Кемпке - маленького роста, неутомимый в поездках, виртуоз своего дела. Гитлер лично выбрал его себе в водители еще в 1933 году, и не ошибся. Между ними отношения были приятные. Гитлер откровенно уважал Кемпке, заботясь в поездках о его питании и отдыхе, а тот, в свою очередь, преданно служил ему. И случалось, Гитлер заговаривал с водителем, расспрашивая его не только о доме, семье, а о вещах, в которых Кемпке мало что смыслил, но все равно фюрер, скорее забавы ради, спрашивал. Сейчас машина рассекала сырой и тяжелый воздух, подсвечивая мерцающим синим светом ночную дорогу.

Гитлер сидел, опустив в полудреме голову, отягощенный нелегкими думами. С тяжелым сердцем покидал он Россию, и, если бы не разгром в Сталинграде, а позже, как следствие, прорыв русских подвижных войск на южном крыле огромного фронта, - чего доброго, доберутся и до Винницы! он, фюрер, никогда бы так поспешно, в суматохе не уезжал.

Шоссе пошло по крутым холмам. Машина то, будто проваливалась, скользя под гору, то резко взмывала вверх, на косогоры, и у Гитлера то и дело щемило сердце, и он невольно таращил глаза. Сбоку дороги, особенно при виде с пригорка, тянулись сбивчивой чередой селения, разрушенные и сгоревшие. Они казались длинно вытянутой и провисшей над землей цепью. И Гитлеру почудилось, что эти цепи хотят преградить ему дорогу, поймать и скрутить его по рукам и ногам.

- Что там виднеется? - морщась, спросил Гитлер.

- Где? А-а, на пригорке, - проговорил Кемпке. - Это, похоже, деревья. Дотла сгорели, черные, а издалека кажутся людьми, - с глухим намеком добавил водитель.

Гитлер прикрыл ладонью глаза. Ему бы легче было ничего этого не видеть. В душе он считал себя в некотором роде сентиментальным, не резал ни птиц, ни скот и не ел мясо. Тирану хотелось прослыть в кругу близких соратников - конечно же для истории! - святым Адольфом.

После изматывающе долгих часов ночной и предутренней езды кавалькада машин достигла Бреста. Уже светало. Отсюда начинался восточный поход. Тоже на рассвете. Теперь Гитлер покидал Россию. Дурное предзнаменование. Настроение у него совеем пало, он отказался отдыхать в уготованном ему помещении, лишь вышел промяться из автомобиля, и скоро велел двигаться дальше. Но и смотреть из окна на лежащие в развалинах дома, на порушенные поселки, на битый красный кирпич и красную пыль, взметываемую колесами, было удручающе невыносимо.

* * *

К переезду ставки в "Вольфшанце" все было приготовлено: территория чисто убрана, посыпана белым морским песком, обновлены и покрашены особняки, бункеры, наземные постройки. И когда Гитлер спустился в главный бункер и вошел в свой кабинет, он приятно удивился: со стены на него смотрел грозный и непреклонный Фридрих Великий; с другого портрета смотрело продолговатое, с челкой, упавшей на лоб, лицо...

Постоял с минуту, отошел.

Неспокойно в те дни жила немецкая ставка. С театров войны поступали донесения одно мрачнее другого. Гитлер по обыкновению нервно воспринимал каждое сообщение о неудачах, вызывал своих советников, командующих фронтами, требовал объяснений, читал им длинные монологи, кончавшиеся нередко приступами гнева.

Приехав позже Гитлера в ставку, офицер по особым поручениям Эрих фон Крамер горел желанием доложить о всем виденном и пережитом на южном крыле фронта. И когда Крамер вошел в приемную и вкратце сообщил старшему адъютанту генералу Шмундту о цели своего визита, тот оживился, зная, что фюрера больше всего волнует сейчас именно южное крыло Восточного фронта, и обещал устроить незамедлительный прием.

- А что это у вас? - спросил Шмундт, указывая взглядом на небольшую шкатулку под мышкой.

- Это... это специально Для фюрера... Сталинградская земля, политая кровью наших храбрых солдат 6-й армии.

Шмундт посомневался, что-то соображая.

- Надо ли это показывать?

- Память о немецком солдате... Кровь немецких солдат...

- Понятно, все понятно, - перебил Шмундт. - Но вы живете в нереальном мире, как будто с иной планеты свалились. Со Сталинградом давно покончено, уже трехдневный траур был. А вы со своей шкатулкой!

- Я дал клятву павшим, - скорбно возражал фон Крамер. - Наши солдаты шли в бой и пролили кровь за великую Германию, за фюрера... К тому же и сам фюрер когда-то был солдатом. Он поймет...

Доводы казались вескими. Шмундт еще поколебался, потом велел открыть шкатулку, потрогал землю, проткнул ее на всю глубину белыми, с розоватыми прожилками пальцами, извлек маленький осколок, рассыпав немного земли, которую тут же растер сапогом, чтобы не было заметно на ковре. Это оскорбило фон Крамера, хотя он и не подал вида.

- Несите, - наконец согласился Шмундт. - Только поменьше говорите о потерях, о крови и вообще... не расстраивайте, если вам дорога личная карьера.

Зайдя в кабинет, Крамер деланно громко воскликнул:

- Хайль Гитлер! - и смутился, даже растерялся, никого не увидев в кабинете. "Мундир приветствовал", - устыженно подумал он, заметив на спинке кресла серый пиджак с обвислыми плечами.

Качнулись портьеры в боковой стене, Гитлер появился оттуда в галифе и рубашке. Сняв с кресла пиджак, он неловко вдевал руку в рукав, не находя сразу этот рукав, а когда оделся, медленно и как-то небрежно вышел на середину кабинета.

Гитлер, по обыкновению, не подал руки. Офицер особых поручений Крамер стоял, не в силах собраться с духом и не зная, что ему делать: то ли сразу докладывать, то ли вручить вот эту шкатулку. Гитлер, кажется, понял неловкость и растерянность полковника и улыбнулся одними глазами. Улыбка эта была ненатуральная, скорее, вынужденная. И это заметил Эрих фон Крамер, посчитав, однако, что фюрер только что проснулся или чувствует себя не совсем здоровым. Наконец Гитлер шагнул еще ближе к нему, сузил в прищуре глаза, и от них потекли морщинки вниз по щекам. Он рассматривал вконец оробевшего офицера каким-то жалящим взглядом. Потом повел рукой, не поднимая ее высоко и указывая этим вялым, жестом на стул, стоящий ближе других к столу. Сам же неторопливо и размеренно, будто каждый шаг стоил ему усилий, прошел к столу и опустился в кресло.

- Мой фюрер! - набравшись смелости, выдохнул фон Крамер и начал докладывать, что прибыл с южного крыла, которое, к счастью, пока держится, но вот-вот может отпасть. Гитлер прервал его:

- Южное крыло будет держаться до тех пор, пока есть на то мой приказ.

Крамер почувствовал, что попал впросак, но скоро нашелся и продолжал:

- Войска, мой фюрер, держатся: храбрые немецкие солдаты сражаются и создают себе памятник... Но я должен сказать откровенно, если на то будет ваша воля!