Василий Соколов - Вторжение

Бусыгин понимает, что его разыгрывают, но нисколько не обижается, а, напротив, гордится, что про него идет такая молва, и принимается рассказывать.

- Приходится терпеть бедствия, - говорит он простуженным басом. Сами посудите. Если маленькому нужно согнуться в две погибели, то мне - в три, не меньше. Вот и попробуй закинуть носки к перекладине, когда делаешь склепку... Для меня это чистое мученье.

- В таком случае, тебя спасать надо, - сочувствует остряк.

- Попробуй! - крякает от удовольствия Бусыгин. - Вчера, когда я складывался в эти самые погибели, старшина для страховки возле турника целое отделение поставил.

- И удержали?

- Куда там, падать зачал - разбежались все!

- Дывлюсь, яка матка его уродила, - трясясь от смеха, говорит Микола Штанько. - Пойдем, братка, ко мне на Вкраину.

- А чего у тебя делать?

- Горилку будемо пить, - отвечает Штанько, - да поженимо тебя.

- Брось заманивать горилкой да бабами, - вмешался остряк. - Сам-то небось маху дал...

- Якого такого маху?

- Такого. Дернуло тебя жениться раньше сроку.

- Батька поторопил.

- Э-э, знаем. А теперь вот ты служишь, снег копаешь, дрожишь тут, как цуцик, а ее кто-нибудь за цицки щупает...

- Женки, они разные бывают. Иную пока греешь - верность блюдет, а как отлучился - к другому под бочок лезет.

Алексей Костров чуть не выронил лопату, на которую опирался. Слова эти, как ножом, резанули его, и он беспокойно посмотрел на товарищей, которые покатывались со смеху. Если бы темнота позволила в эту минуту увидеть его лицо, нетрудно было бы прочесть на нем: "А? Вы о ком это? Про мою Наталку?.." - и Алексей, может, сразу бы, совсем не задумываясь, ответил: "Нет, нет, она совсем не такая, как вы думаете!" Но сейчас Костров сидел насупленный и молчаливый: "А писем-то нет!.."

Молодые люди по природе чувствительны: обогрей сердце, приласкай, и оно будет податливее воска, но едва потревожишь, как сделается тверже камня. Нечто подобное испытывал теперь и Алексей, который мысленно перенесся в родную Ивановку...

"Уже вечереет, - думал он. - Что сейчас делает Наталка? Пришла из медпункта и сидит дома... Ну, конечно. Сидит, наверное, пригорюнясь, у окна и думает... Но почему от нее писем давно нет? Может, занята по дому. Отписывал Игнат, что собираются избу перегородить, одну половину отдать ему с Натальей. Значит, ждут... Но все-таки могла бы урвать час для письма. А может, настроения нет?.. Не любит она без настроения писать. Чудная! Могла бы и сняться, карточку прислать... Ведь сколько времени не виделись. Эх, солдатская житуха!"

Алексей был так погружен в думы, что не услышал, как кто-то подошел к нему сзади, и хриповатым голосом заметил:

- Так-так... Отдыхаем, значит? Не ударим в грязь лицом... Старшего ко мне!

Костров вскочил, устремив глаза на подошедшего, и сразу узнал заместителя командира дивизии полковника Гнездилова, которого не раз видел на строевых занятиях и в штурмовом городке. По привычке Алексей одернул шинель, поправил шапку-ушанку со свалявшимся искусственным мехом и зычно начал:

- Товарищ полковник! Докладывает сержант Костров. Вверенная мне группа выполняет... - и запнулся, видя, как полковник махнул рукой, давая понять, мол, и без того видно, чем занимается вверенная тебе группа...

Не дослушав рапорта, полковник зашагал по плацу, а сзади, в смятении, непривычно мелкими шажками семенил Алексей Костров. По натуре Костров был не робкого десятка, а теперь весь как-то обмяк, принужденно сдерживал дыхание, боясь кашлянуть. В дивизии знали полковника Гнездилова как человека крутого, и поэтому многие откровенно побаивались его, старались не попадаться на глаза. Полковник был роста низкого, но тучный и широкий в груди; его крупное лицо с резко выдающимся подбородком вроде бы сходило на нет на покатом лбу; голова у него была маленькая, лысеющая, Гнездилову шел шестой десяток, но, наверное, как и все военные, к тому же строевики, он был не по летам бодр, аккуратно подтянут и с легким проворством шагал сейчас по рыхлому глубокому снегу.

- Какое прохождение службы имеешь? - не оборачиваясь, строго спросил полковник.

- Помощник... Во взводе... У командира, - сбивчиво ответил Костров и хотел что-то добавить, но полковник перебил:

- Не о том спрашиваю. Сколько лет в армии?

- Третий пошел...

- А порядка ни черта не знаешь! - упрекнул Гнездилов. - Учишь-учишь вас, здоровье подрываешь, а толку никакого! - Он остановился и, указав рукою на снег, спросил: - Когда будет расчищено? Когда, я спрашиваю?

- Погода, товарищ полковник... Устали все, мокрые, а он валит... осторожно пожаловался Костров.

- Вы мне про погоду забудьте. Тяжело в ученье, легко в бою. Зарубите это у себя на носу, поняли?

- Есть!

- Что есть?

- Зарубить на носу! - повторил Костров.

- А то, ишь мне, сидят, развалились, - продолжал свое Гнездилов и снова ткнул пальцем: - Что это за бугор? Зачем оставлен? Спотыкаться... Мне чтобы языком вылизать. Плац должен быть гладким, как стол, чтоб глаз радовался, а нога сама просилась вперед!.. Если не сделаете до отбоя, работать всю ночь!

- Есть, товарищ полковник, работать всю ночь! - повторил удрученный Костров.

Был уже вечер, и со стороны военного городка вспугнул залегшую было темноту, запрыгал по кустам, по чучелам для штыкового удара свет фар. Полоса этого света затем как бы выстелилась на плацу, щупая из края в край местность и пытаясь кого-то найти. Послышался сигнал. Но полковник Гнездилов, не обратив внимания, поглядел себе под ноги, на дорожку, и резко спросил:

- А это что за безобразие? Почему мало песку насыпали? Мне чтобы зернистого...

- Мужене-ек! - послышался женский голос из машины, и Гнездилов тотчас преобразился, сменив гнев на милость.

- Постарайтесь, солдатики-ребятушки! Чтоб всем нам... сообща... не ударить в грязь лицом, - весело бросил он на ходу, и скоро машина увезла его в город.

Облегченно вздохнув, Костров поспешил к бойцам; расчистка плаца по-прежнему шла полным ходом.

- Задал он тебе перцу? Небось поджилки трясутся, - сказал острый на язык боец.

Алексей хмуро промолчал. Мимо него провез тачку со снегом Бусыгин. Не остановился, только повернулся и сказал:

- Ты того... Алексей. Не тужи, за ночь весь этот хлам к едреной матери опрокинем!

Стояла черная, какая-то тягучая, сдавленная темнота. Работавший наравне со всеми Алексей Костров то и дело нащупывал ногами залитые водой ямки и выбоины. Его кирзовые сапоги, и без того тяжелые, глубоко увязали в глине, и приходилось выдирать их с натугой.

Городок сонно притих. Давно погас свет в узких и частых окнах казарм. Только в штабе, у подъездов да под главной аркой городка медленно и лениво покачивались на проводах лампочки, и свет их едва пробивал сырую темноту. Алексей вновь вспомнил о Наталке: "Спит теперь. В тепле да на мягкой постели", - и почувствовал, как разлука, обидная и раздражающая, вновь навалилась на него всей своей тяжестью.