Артем Анфиногенов - А внизу была земля

— Танки обычно пылят, — осторожно напомнил Урпалов.

— Ты бы лучше не пылил! — вскипел Комлев, швыряя шлемофон о землю; дельное, вполне уместное замечание вывело его из себя. Этого еще недоставало! Урпалов будет ему подсказывать, давать советы! Урпалов примолк.

В сущности, он Комлева никогда не понимал, и в глубине души до сих пор не мог ему простить случай с «девяткой», — прошлой осенью, в Крыму, — того пренебрежения к нему, Урпалову, которое Комлев тогда проявил: не выслушав его, техника звена, ни словом с ним не перемолвившись, ушел в облет единственной дорогостоящей новинки без штурмана, без стрелка, зависнул над землей, едва ее не приложил… А ведь первым получил бы штрафбат он, Урпалов, тогдашний звеньевой. Первым — как пить дать… Случай спас Комлева, господин авиации случай. Не слепой, но несправедливый: возносит к славе летчика, в черном теле держит техника…

Да, сейчас перед ним на дырявом скате полуторки сидел далекий, незнакомый ему человек. Как заверял его Комлев в Крыму, что на ИЛ не сядет! Никогда, ни за что. Под трибунал пойдет, не сядет. Зарекся. А теперь по собственному почину — в штурмовой авиации. В отношении самолетов Комлев вообще баловень. До войны ему, рядовому летчику, достался в полку распрекрасный экземпляр СБ, в Крыму получил «девятку», теперь и того больше: его самолет персонально поименован. «Иван Грозный» — так он назван. Морской обычай именовать корабли в авиации не прижился. «Максим Горький», «Родина», два-три случая еще… пресеклась попытка. И вот — «Иван Грозный». Единственный в дивизии, может быть, во всей воздушной армии штурмовик, получивший, кроме хвостового номера, имя.

Короче, он, Урпалов, назначенный после ускоренных курсов политруком, не знал, как ему наставлять Комлева. Как к нему подступиться? Он и сочувствовал летчику, и досадовал на него, злясь от собственной перед ним растерянности и от того, что это могут заметить другие.

— В штабе о летчике из братского полка ничего не говорили? — задал ему вопрос Комлев.

— О Тертышном? — переспросил Урпалов неодобрительно, дескать, как же так, водил группу, а не знаешь. — Лейтенант Тертышный в санбате.

— Ранен?

— Упал… С самолетом упал. Сам бледный, идти не может, — скупо делился Урпалов информацией, полученной на КП полка. — Думали, ранен, — нет. Врач говорит, порыв отчаянья…

«Но подозрение на немецкие танки есть, пыль-то внизу была, курилась, — припоминал Комлев, остывая и успокаиваясь. — Пыль определенно была. И какое-то шевеление среди копен. И это остервенение «мессеров», когда его звено наткнулось на то место. Солнечный зайчик, сверкнувший на земле, в жухлых покосах…»

Комлев сказал об этом Урпалову.

— Когда наблюдали?

— Шесть пятнадцать, шесть двадцать…

— Так и запишем, — сказал Урпалов, не трогая карандашного огрызка.

«Меня не зацепили, при всем их старании, — думал Комлев, но гордость собственной неуязвимостью выветривалась, какая-то сушь, какая-то горечь оседали в нем, — земные мысли овладевали летчиком. Он вспомнил Крым. Как всех поразметало:

— Кузя сбит, Урпалов, садившийся, бывало, за турель «девятки», сошел на землю, я — на «горбатом»… А Кузи нет… И Заенкова…

Холод, проникший в душу, пустота и горечь в ней — жизнь? Или это смерть, гулявшая справа и слева? Ничем она мне не обязана, жизнь. Холодная, как смерть. А я держусь ее. И буду…»

Потокин застал Хрюкина в его штабной комнатенке. Подолгу бывая в полках и на передовой, Хрюкин, возвращаясь, повисал на телефоне, доставал любого, в ком была нужда, выспрашивал все, что хотел узнать. На этот раз Хрюкин сам давал объяснения.

— Что сообщают летчики? — расслышал Потокин знакомый ему, осевший, раздраженный голос генерала из штаба фронта. — Я имею в виду Абганерово, — добавил генерал, досадуя на непонятливость Хрюкина, с неприязнью к нему; генерал слыл за большого умельца намыливать подчиненным холку.

— Задание ставил лично, — заверил Хрюкин генерала. — Экипаж подобран опытный, проверил лично. — Он повторялся, был тороплив. Потокину хотелось подойти к Хрюкину, стать с ним рядом. Он оставался у двери, как вошел. — Согласно радиодонесениям с борта, западнее Абганерово намечается сосредоточение немецких танков.

— Наземники не подтверждают!

— Не расхождение ли в сроках? От какого часа ваши данные?

— А данные такие, что немец начал наступление из Калача!

Хрюкин промолчал.

— Двинул из Калача, намереваясь расчленить, отсечь город с севера. А под Абганеровом тихо.

— Других сведений в моем распоряжении нет.

— Плохо!

— Может быть, плохо. — Хрюкин обрел свой голос. — Вы запросили, я доложил. Если к моим данным недоверие, не надо меня дергать.

«Дело серьезное», — подумал Потокин.

— А когда реальность показывает другое? — генерал сбавил на полтона.

— Разведчик отснял заданный район.

— Представьте снимки!

Трубка щелкнула.

После долгой паузы Хрюкин сказал Потокину: «Здравствуй!»

Связался с «Патроном», штабом разведполка, потребовал командира и штурмана ПЕ-2, ходивших на Абганерово. Молча ждал, перекладывал трубку в потной руке, не глядя на Потокина, решая: послать его, Потокина, — с места в карьер, — за фотоснимками? Или поручить фотоснимки другому?

— Экипажа нет, — доложил «Патрон». — И не будет.

— Сбили?

— Сожгли. Сожгли при посадке. Уже сели, на пробеге…

— А снимки?

— Стрелка-радиста выхватили, — добавил «Патрон» для полноты картины. — Обгорел, но жив… Машина взорвалась.

Хрюкин положил трубку.

— Василии Павлович, ты сей же миг отправляйся к штурмовикам! Это рядом. Сей момент. И лично, лично выспроси штурмовиков, засекших танки под Абганеровом. Все выуди. Всю картину. Одна нога — там, другая — здесь.

Возвратившись к ночи, Потокин заметил, как переменился утомленный Хрюкин. Он был угрюм, рассеян, что-то его точило. Просматривая полковые сводки, уточняя с инженером сводную цифру по штурмовикам, готовым участвовать в массированном ударе, заговорил, к удивлению Потокина, об эвакуированном на Урал многодетном семействе инженера. Спрашивал о жене, жилье, продуктах… Потокин, держа наготове исписанный листок, вкратце доложил, как, по словам летчиков, обстоит дело с немецкими танками. Вернее, одного летчика, ведущего.

— А было послано?

— Звено. Четверка. Двоих отсекли «мессера». Отсекли, сняли. Третий до цели не дошел, от боя уклонился. На якобы подбитом самолете сымитировал вынужденную посадку, шмякнулся на брюхо. Боевой исправный ИЛ разбит, летчик заключен под стражу.

— Фамилия?

— Лейтенант Тертышный.

— Как?

— Тертышный.

В упор глядя на Потокина, генерал выжидал…

— Летчика не опрашивал, — пожал плечом Потокин. — С ним разобрались.