Артем Анфиногенов - А внизу была земля

Он был контужен.

Батальон, которым командовал капитан Епифанцев, трое суток удерживал предполье высоты 43.1, терпя дробящие удары немецкой артиллерии и «юнкерсов». Уцелел при этом неполный взвод; комбату, по его словам, «помяли котелок», — он осторожно трогал голову, — «грунтом попортило ухо»…

— Поправляюсь! — громко заверял Епифанцев, с улыбкой входя в штабной домик. — Хочу вас благодарить, — говорил он, безошибочно признавая в сидящем за столом бритоголовом офицере командира полка. — Никому так не рады, как ИЛам и гвардии «катюшам». ИЛы подходят, сейчас по траншеям, знаете, шумок, их по моторам знают. Как бы, значит, побратимы, ради пехоты себя не пожалеют… Всегда над землей, чуть не на брюхе по окопам лазят!..

Скулы его светились — комбат представил командиру полка бумагу, рукописный документ, несколько часов назад отдиктованный по вдохновению на передовом НП без запятых и точек, и, не утерпев, улыбаясь щербатым ртом, сам его огласил: «Невзирая на ураганный заградительный огонь ЗА МЗА и противодействие ИА противника, — с чувством декламировал Епифанцев, выставив вперед ногу, — проявляя мужество и личный героизм на поле боя, восьмерка ИЛ-2 исключительно своевременно прицельно атаковала высоту 43.1, в результате чего изнуренные войска воспряли и слаженным ударом выбили с насиженных позиций хваленые батальоны битого Манштейна… За отвагу и мужество на фронте борьбы с немецко-фашистскими захватчиками от имени Президиума Верховного Совета СССР награждаю орденом боевого Красного Знамени летчиков-штурмовиков…»

Для фамилий было оставлено место. Картонные коробки с орденами Епифанцев вытряхнул из сумки для противогаза, терявшейся в складках его маскировочной накидки. Слюнявя карандашик, присел к столу, чтобы со слов командира полка внести в документ имена отличившихся.

Домик быстро наполнялся, разговор шел возбужденный.

— Что такого, мне под Москвой комиссар медальку в госпиталь привез, за двадцать вылетов. Между прочим, все на Р-5 и все днем…

— То свой комиссар, а то — пехота.

— Комбат-то орел: два боевых и Невского!

— Чапаю замухрышку не пришлют.

— Еще кавкорпус Кириченко, говорят, раскошелится. Говорят, тоже своих представителей выслал…

— Славяне, треба тачанку!

— Для орденов?

— Для брехунов. Всех собрать и зараз вывезти, спасу нет…

Командир авиационного полка, слегка от сюрприза опешив, затем в достойных выражениях благодарил посланника за оперативность и дальнейшие события планировал и направлял уверенно: товарищеский ужин, подключить БАО, кое-что использовать из командирского НЗ…

Церемонию награждения он, главный виновник торжества, всецело доверил Потокину.

Тут бы армейский фотограф развернулся!..

Увы! Не зная собственного счастья, фотограф укатил к саперам на «тридцатьчетверке», доставившей капитана Епифанцева.

Первым получил награду командир полка Крупенин, за ним Комлев, Казнов, Тертышный…

Как утром на аэродроме, была оглашена фамилия Силаева.

Худой, в отличие от многих — неулыбчивый, он откликнулся на вызов спешным шагом, как утром. Седеющий бобрик поджидал Бориса благосклонно. Полковнику, однако, недоставало изящества в исполнении ритуала. Закрепленных навыков. Заветную коробочку он протянул Силаеву не левой, а правой рукой, и лучше бы не поправлялся, потому что, промахнувшись, Борис вторично ухватил руками воздух. Раздался смешок.

Тертышный нашептывал комбату: «Мы все с вечера наметили… Подобрали людей, лучшие экипажи…» В другое ухо Епифанцева пел начальник штаба: «Опыт богатый… впредь будем опираться на «кадры»…»

У победы много отцов, поражение всегда сирота.

Пустым делом было бы продолжать Комлеву вчерашний спор с командиром.

Шаблон потому живуч, что он — верняк, благодетельный верняк, он снимает с нашего брата бремя ответственности, избавляет от необходимости рисковать, расставание с шаблоном — тягостно… пока не понято, как быстро ведет он под залпы зениток, в волчью пасть «худого». Комлев-то это усвоил…

Командир полка сохранял подобающую моменту серьезность, был торжествен и строг. В таких подношениях судьбы, как ни редки они, как ни случайны, Крупенин усматривал некую обязательность, нечто вроде всплеска зеленого луча, который, говорят, показывается из океанской пучины на радость морякам, преданным морю. Командир глядел прямо перед собой не мигая. Ему такой час выпал, и он был счастлив.

Он же произнес краткую речь от имени награжденных.

Когда утихли аплодисменты и Потокин, скупо улыбнувшись, объявил гонец, с узла связи подоспела телеграмма от командующего и члена Военного совета воздушной армии.

Замалчивать подобный знак внимания не годилось, с другой стороны, все как будто было сказано, в настроении создался перелом, обычный после официальной процедуры, стало видно, например, как рассеян полковник Потокин, досадуя по удаче, его обошедшей.

Нашелся Тертышный.

Продвинувшись к столу, он заявил:

— Меня поздравляет командующий! — и повел вокруг себя успокоенным, не лишенным торжества взглядом. Он так пожелал истолковать приветствие генералов. Алексей Казнов переглянулся с Комлевым… Не только летчики-сталинградцы поняли Тертышного.

— Персонально! Точно, Витя!

— Толкай дальше!

— Что ордена подбросили с нарочным товарищем капитаном, — продолжал лейтенант, — отблагодарили без волокиты, — приятно, не всегда у нас так бывает. Ну, так и ордена не каждый день дают… Товарищу капитану, конечно, спасибо, постарался… Праздник для нас… От лица товарищей и от себя лично скажу: служим Советскому Союзу…

Шумно перебрались через улочку наискосок — в столовую.

Деревянный пол столовой был наспех вымыт и просыхал, на затемненных окнах белели подсиненные занавески, аромат свежести смешивался с запахом выставленных солений, раскрытых плавленых сырков.

Дожидаясь слова тамады, рассматривали ордена, не открепляя их от гимнастерок. Оценивали качество, выделку с лицевой и оборотной стороны. Сопоставляли порядковые номера, надежность подвесок, пружинистость булавок. С первым тостом ордена пришлось все-таки отцепить и — «чтобы оно не заржавело» — окунуть в наполненные кружки. Награда располагает к воспоминаниям.

— Братуха на заводе беседовал с конструктором, лично, — рассказывал Кузя под впечатлением месячной поездки в тыл. — Обещали поставить защелку, чтобы откинутый «фонарь» не наезжал…

— Я Клименту Ефремовичу так представился: «Из рабочих, говорю, рабочий…» — не первый раз, но кстати воскрешал неповторимое майор Крупенин. — Были приглашены к столу. Закуска, скажу, побогаче… да уж… причем разрешалось уносить, Прямо подсказывали: «Берите с собой…» Я, знаете, постеснялся…