Григорий Костюковский - Напряженная линия

Шофер сидел около костра. Он очень обрадовался моему приходу.

Вскоре Рязанов подвез в канистре бензин и машина тронулась.

Встречали нас Пылаев, Миронычев и Сорокоумов.

— Товарищ лейтенант, — сказал Сорокоумов, — завтра партийно-комсомольский актив нашего полка. Мы с вами приглашены.

— Хорошо, пойдем.

В следующий вечер мы с Сорокоумовым шли к зданию клуба, где должен был собраться актив. Клуб помещался в школе. Оттуда слышались смех и веселый говор, совсем как в мирное время. Только отдаленный гул разрывов напоминал о войне.

— Опять станцию бомбят, — сказал кто-то.

— Бомбят, — отозвался Сорокоумов. — И так каждый день, как по расписанию. Прилетят, отбомбятся, побьют людей, дома пожгут и улетят… сволочи!

Я тоже чувствовал озлобление к врагу. Теперь это чувство не покидало и меня. Припомнились два трупа рыжеволосых летчиков, которые мы с Бильдиным видели по пути на фронт. Тогда у меня на миг возникло что-то похожее на жалость к погибшим… Сейчас я был бесконечно далек от этого.

Народу собралось уже много, хотя до начала собрания оставался еще целый час.

Группа солдат и офицеров — все подстриженные, побритые, посвежевшие за время отдыха — окружила Перфильева. Стройный, по-военному подтянутый, Ефим рассказывал что-то окружавшим его и временами раздавался дружный громкий смех. Басовито хохотал Шамрай.

— Це так и було, як воны излагают. Я цього хрица отодрал от пулемета, поставил на ноги и говорю: «Хоть у нас пленных не бьют, но тебя, стерву, за твой гнилой фанатизм надо трохи». Я его и смазал, а он не сдюжил, залег и не встае… А потом у него трохи прояснилось и вин по-ихнему пытае, де вин. А я кажу: «В социалистичной державе, кажу, не робей, мы еще с тебя людину зробимо. Вставай, кажу, який ты неустойчивый хвизически и политически».

Я постоял, послушал, посмеялся вместе с остальными я пригласил Сорокоумова к шахматному столику.

— Сыграем?

— Можно.

Сорокоумов начал игру двумя конями.

— Итальянская партия, — пояснил он.

Я насторожился: «Кажется, он меня разгромит».

— Любит Перфильев вспоминать веселые истории, — сказал я, старательно обдумывая ход.

— Любит и умеет, — подтвердил Сорокоумов и, немного помолчав, добавил: — Только он всегда старается посмешней рассказать, чем бывало на самом деле. Вообще он серьезный человек и ничего не прибавляет, все как в боях было. Вот он, скажем, вспоминает бой под Пустынкой… Гарде! — построив так называемую вилку конем под ладью и королеву, предупредил Сорокоумов.

— А что за бой был под Пустынкой? — делая вид, что вилка нисколько меня не озадачила, спросил я.

И когда Сорокоумов стал рассказывать, я с удовольствием слушал его, оттягивая минуту полного своего поражения.

— Да, — закуривая и потихоньку пуская дым, начал Сорокоумов. — Перфильева я знал еще младшим политруком, с двумя кубиками в петлицах. Это в начале войны было, дивизию нашу только сформировали, дали ей номер — «два», так до сих пор с этим номером воюем. Так вот Перфильев был тогда политруком роты, состояла она из балтийцев. Видите, он хотя роста и высокого, но среди балтийцев казался маленьким: во, дяди были, под потолок. «Мы из Кронштадта», — любили говорить. Подымались в атаку — пели «Интернационал». И весь полк подхватывал. Помню, бегут матросы с автоматами вперед, только тельняшки пестрят. Но эти бои были, как говорят, местного значения… А фронт отходил. Закрепились мы под селом Пустынкой. Немец рвался вперед, да не мог уж: и техникой мы поокрепли, и владеть ею научились получше, и опытнее стали. Но все же приходилось туго. Это вот Перфильева сейчас послушать — смешно. Только удивляешься, когда он успел тогда все рассмотреть: как фрицы на корточках прыгали, шмутки теряли и бога звали на помощь. Но до этого очень трудно приходилось. Пустынку хорошо укрепил противник. Сидел этот пункт на шоссе, как очки на носу. Семь раз ходил наш полк в лобовую атаку, будь она неладна. Давно поредели матросские роты. Я тогда стрелком был. Пришлось хлебнуть на передовой. На Перфильева поглядишь — диву даешься: кремень — не человек. В бою всегда впереди, с солдатами, и вроде с каждым успеет поговорить. Мы с боем тогда проползли метров триста под огнем, а Перфильев километры оползал. Он и в траншеях не отдыхал. Ходил от бойца к бойцу, предупреждал: немец в контратаку собирается… И взяло меня удивление: какой крепости человек. Я как-то спросил его попросту: «Младший политрук, где ты силы для боев берешь?» А он отвечает: «Партия дает». Крепко запали мне его слова в память. Вскоре я и сам в партию вступил. Рекомендацию Перфильев дал. Многих в полку он рекомендовал. Он всегда в боевых порядках, видит, кто коммунистом быть достоин.

Немного помолчав, мой партнер спросил:

— Ну что, доиграем?

— Зачем… Мой проигрыш, — сознался я в своем поражении.

Перед началом собрания был избран президиум из лучших людей батальона: капитан Оверчук, Шамрай, Перфильев, старший лейтенант Бильдин вместе с парторгом своей роты.

Встал Перфильев и попросил почтить память погибших в последних боях. Потом он сказал:

— В недавних боях мы задержали немцев, не дали им стратегического простора, помогли командованию фронта создать сильный заслон, и в этом есть заслуга всех присутствующих здесь. Сегодня получено радостное сообщение: под Шполой и Звенигородкой окружена группировка немцев, в ней больше десяти дивизий.

— Ура-а! — закричали с мест.

Когда «ура» стихло, Перфильев закончил:

— В новых боях, надеемся, коммунисты и комсомольцы поведут за собой наших славных солдат.

Начались выступления.

Первым говорил Бильдин, трогая свою бородку сухим кулаком:

— Скоро слово предоставим пулеметам, управлять которыми будут обученные на формировке пулеметчики. Заверяю вас, они не подведут.

Потом слово взял Сорокоумов:

— Боевые товарищи! Партия была и есть в авангарде всех начинаний и дел нашего народа. В труде она ведет и в боях. Мы, коммунисты, всегда должны это помнить. Заверяю вас от имени связистов нашего взвода, что мы обеспечим вам управление в бою, а где нужно — и огнем поможем. В этот раз и связь мы давали, и пехоту огнем от танков отсекали, и танки поджигали.

Сорокоумову долго, дольше чем он говорил, аплодировали. Он стоял на сцене и водил смущенно рукой по высокому лбу с залысинами.

— Ну вот и все, кажется, что я хотел сказать, — в общем не подведем.

Закрывая собрание, Перфильев сказал:

— До встречи в боях!

Я видел, как он обвел всех взглядом пожившего человека. В эту минуту не верилось, что ему всего двадцать четыре года.

Полк готовился к новому походу.

Занимаясь с солдатами в поле, я видел, как автомашины привозили только что полученные новенькие пушки, свежевыкрашенные в зеленый цвет, — полковые короткоствольные и дивизионные, с длинными стволами. Обозники подбрасывали боепитание.