Григорий Костюковский - Напряженная линия

Я был недоволен собой. Последнее время чувствовал постоянную раздражительность. Набежало невесть с чего какое-то облачко на мои отношения с Перфильевым. Я шел, ругая себя за это.

Подходили к Журженцам. Летом село, вероятно, было окутано кружевом зелени и сквозь нее поблескивала золоченая маковка церкви. Сейчас же голые ветви деревьев уныло качались на ветру. На эти ветви солдаты забрасывали специальной палкой с рогулькой на конце подвесной кабель.

— Как можно выше, — наставлял я, — чтобы машины не сорвали.

— Не сорвут, — успокаивал меня Сорокоумов, — хоть танк с антенной пройдет…

КП батальона нашли на южной окраине. Комбат Каверзин, которого мы обслуживали связью, брился в хате. Я спросил, куда поставить телефонный аппарат.

— А вот сюда, — показал комбат на табуретку около кровати, — чтоб и днем, значит, и ночью при управлении.

Каверзин смугл, высок, сухощав. Он недавно вышел из госпиталя — «ремонтировался по пятому разу».

Подключив к клемме телефона линию, я позвонил. С ЦТС дивизии ответила Нина. Я сразу узнал ее голос. Мне захотелось искупить свою вину.

— Нина, милая! — сказал я в телефонную трубку.

— Кто вам дал право на такую фамильярность? — неприязненно спросила Нина.

— Извините, — сказал я. — Я не думал… Я случайно…

Я не понимал, почему Нина на этот раз разговаривает со мной так холодно. Не потому ли, что в последнюю нашу встречу я сам так разговаривал с нею?

— Надеюсь, в последний раз? — все тем же тоном спросила она.

— В первый и последний, — не столько ей, сколько себе сказал я. Меня соединили с Китовым. Я доложил:

— Нахожусь на месте.

— Быстрей назад! — приказал Китов.

— Значит, опять повоюем? — на прощанье спросил я Каверзина.

— Да, — ответил тот, соскребая бритвой со щеки жесткий волос.

В Комаривку мы возвращались ночью.

Еще не доходя до деревни, увидели, как нам казалось близкие, вспышки ракет и услышали отчетливый перестук автоматов. Но на полковой ЦТС царил покой.

Я сказал дежурному телефонисту:

— Очень близко стреляют.

— Близко? Километров пятнадцать, ночью далеко слышно, — снисходительно улыбнулся он и поправил прикрепленную бечевкой к уху телефонную трубку.

Кроме дежурного, все отдыхали вповалку на полу.

Даже дивизионный телефонист, человек богатырского сложения, уложив большую голову на руку и прислонясь к телефону, сладко всхрапывал.

Я тоже примостился. Натруженное тело просило отдыха. Незаметно для самого себя задремал. Мне мерещился бой, слышались выстрелы, топот ног.

Проснулся от шума. Из комнаты поспешно выскакивали солдаты. Я бросился на улицу. Деревня в нескольких местах горела.

По улице неслись лошади, люди. Освещенный пожаром, стоял на углу Ефремов.

— Куда? Куда? — останавливал он бегущих.

Красные струи трассирующих пуль сверкнули вдоль улицы. Ефремов упал. Я подскочил к нему и, забыв все правила субординации, спросил:

— Жив?

— Жив, — со стоном ответил Ефремов.

Я оттащил его в кювет и закричал:

— Ко мне! Командир полка ранен! — Но никто не откликнулся.

Я достал из кобуры наган, в котором было всего четыре патрона. Ефремов полулежал, обматывая рану на ноге бинтом. Помогая ему, я в то же время пристально всматривался в темноту.

— Ползите по кювету, — предложил я, разглядев дорогу. Ефремов немного поколебался, потом сказал:

— Дай мне свою пикульку, возьми мой маузер, да отстегни с кобурой вместе, дарю. Отходи за мной.

Ефремов отполз.

Из-за угла выскочили двое. Побежали по кювету. Один, обернувшись, полоснул из автомата. «Наши», — обрадовался я и крикнул:

— Сюда!

Это оказались Шамрай и еще один разведчик.

— Ефремов ранен, — сказал я им.

— Где он? — спросил Шамрай.

— По кювету пополз.

— Тикай до его, а мы сами, — сказал Шамрай.

Широкий в плечах, медлительный в движениях, он был спокоен, как всегда. Прядь волос, выбившаяся из-под шапки, падала ему на глаза.

— Иди к нему, — поддержал Шамрая его товарищ.

Быстро ползя по кювету, волоча на себе комья грязи, я выбрался в проулок и стал перебегать от хаты к хате. Сюда пули почти не залетали. На краю деревни окапывались солдаты. Подоспели кавалеристы. Они спешивались, занимали оборону. Коноводы на рысях угоняли лошадей.

Начали падать немецкие мины. Откуда-то сзади полетели снаряды наших пушек. Они ложились в центр Комаривки.

Совсем близко заухала самоходка, посылая в сторону противника трассирующие снаряды. Я увидел за стеной дома сидящего на земле Ефремова, ему подматывал бинт санитар, а коновод держал под уздцы двух топчущихся лошадей. Выстрелы нарастали. Донеслось близкое «ура»: наши пошли в контратаку. Справа и слева кричали немцы. Коновод торопил Ефремова:

— Товарищ командир… Садись! Поедем!

Ефремов уже отдал распоряжения комбатам, установил локтевую связь с соседом — спешенными кавалеристами. Оставаться здесь ему дольше не было необходимости.

Но он медлил, словно спрашивая самого себя:

— Нинка! Где же Нинка? Ведь она перед самой вылазкой немцев пришла в Комаривку…

У меня тоже защемило сердце…

В это время подоспел связной.

— Товарищ подполковник, — доложил он, — КП — в Гуте. Начштаба приказал разыскать вас и привезти туда.

— Ты Нинку там не видал?

— Там она, в штабе, плачет.

— Там? — обрадованно вскрикнул Ефремов.

— Ну вот, — сказал я, — ну вот! — И почувствовал прилив необыкновенной нежности к Ефремову, и к связному, и к Нине. И опять это имя, даже не произнесенное мною вслух, звучало для меня, как музыка.

Скрипнув от боли зубами, Ефремов забрался в седло и медленно поехал извилистой лощиной к Гуте.

Вскоре в Гуту пришел и я.

В хате, где разместили штаб, сидел Китов. Он недовольно посмотрел на меня:

— Где ты был? Что, я за вас связь давать буду?

Впервые за это время я вскипел. Меня давно раздражал этот вылощенный, длинноногий капитан, раздражали его красные надменные губы, скользкий взгляд, переход от фамильярного «ты» к официальному «вы»…

Наволновавшись за эти часы вынужденного отступления, я зло ответил:

— Был там, где стреляют!

За этими словами скрывался подтекст, и Китову он не понравился.

— А где вы взяли маузер?

— Командир полка подарил.

— Интересно… Восстанавливайте связь.

— Слушаюсь.

Пока на этом разговор прекратился. Пока…

В эту ночь, как и в предыдущие, немецкие транспортные самолеты беспрерывно курсировали, доставляя окруженной группировке боеприпасы, горючее и провиант. Командованию стали известны условные знаки немцев для их самолетов. Было решено воспользоваться этим, лишить врага поддержки, а попутно — пополнить наши запасы.

Мне с двумя солдатами было поручено ночью раскладывать сигнальные костры. Мы успели разложить их, но меня через посыльного срочно вызвал Китов. Обстановка на передовой обострилась. Под Комаривкой противник теснил «пятерку».