Олег Терентьев - Владимир Высоцкий: Эпизоды творческой судьбы

«Гитара появилась так: вдруг я однажды услышал магнитофон [...], услышал приятный голос, удивительные по тем временам мелодии и, конечно, стихи, которые я тоже узнал. Это был Булат [Окуджава]. И вдруг я понял, что впечатление от стихов можно усилить музыкальным инструментом и мелодией. Я попробовал это- сделать сразу, сам: тут же брал гитару, когда у меня появлялась строка — и вдруг это не ложилось на этот ритм. Я тут же менял ритм и видел, что [это] даже работать помогает, т. е. сочинять с гитарой. Поэтому многие люди называют это песнями. Я не называю это песнями, я считаю, что это стихи, исполняемые [...] под гитару, под рояль,— под какую-то ритмическую основу, [...] Вот из-за этого появилась гитара». (4)

«Я не могу сейчас вспомнить, когда появились его первые песни. Может быть, в начале 60-х годов. Я только помню многомного куплетов, наверное, более сорока. Тогда во всех газетах печатали о том, как наши солдаты дрейфовали в океане. И по этому поводу были написаны Володей такие куплеты. Сначала их было мало, потом все больше и больше. И даже однажды (не помню, где это было, у кого — тогда магнитофоны только-только появились), мы пришли в какую-то компанию и нам, как сюрприз, дали прослушать пленку, записанную анонимно, где Володя сам поет эти куплеты. Так что автор впервые встретился со своей песней вот таким забавным образом,

— Тогда он уже играл на гитаре?

— Да, он аккомпанировал. Он без конца терзал эту гитару, пытался научиться или (возможно, ему раньше кто-то показал) шлифовал, что ли, постоянно одну и ту же песню «Ехал цыган по селу верхом...». Тогда ее все время пел Сличенко. И она была запета до полного безобразия. Вот на этой песне и нащупались первые аккорды. Я ее очень хорошо запомнила, потому что это было ужасно! Если он брал гитару в руки, то ее уже трудно было у него отобрать. Вообще, он прикипел к ней очень быстро.

— Это была та самая гитара, которую вы покупали?

— Да, но я другой не помню. Я не могу сказать, была ли еще гитара. Может быть, у Нины Максимовны и была. Но я именно эту гитару запомнила на всю жизнь. Это была и большая радость, и большая мука, потому что она все время бренчала». (5)

«Писать начал в 1961 году. Это были пародии и песни только для друзей, для нашей компании. И не моя вина, что они так широко разошлись. Однако ни от одной своей песни не отказываюсь. Только от тех, что мне приписывают. Среди них есть и хорошие, но чаще всего попадается откровенная халтура, которую делают «под Высоц кого» и исполняют хриплыми голосами». (9)

«Мне его первые, далеко не изящные песни не нравились. Теперь их называют то «блатными», то дворовыми. Откровенно говоря, я не принимала всерьез тогдашнего его сочинительства, да и он сам, по-моему, тоже. Потом он понял, что к слову надо относиться иначе, и тогда пошла глубокая работа». (7)

«Помню, как часто в начале (...) шестидесятых годов Володя приходил к нам с гитарой. Обычно это совпадало с приездом из Киева бабушки, Ирины Алексеевны, когда собирались все родные. Включали магнитофон, и он пел. Свои песни, реже переложенные на музыку стихи Есенина, Смелякова. Старые записи... Иное содержание песен, немного иной голос, манера исполнения. Нет еще той рвущей душу остроты, того накала... Это придет позже...» (3)

«То, что он в 1960 году, после окончания студии, начал писать песни — это точно. Мы не теряли друг друга из виду и часто собирались в Каретном ряду у Жоры Епифанцева, где тот жил, когда женился. И вот тогда уже Володя каждый раз приносил какую-то новую песню. Но свои, не свои — не могу сказать. Мы к этому просто никак не относились: ну спел и спел. Конечно, хорошо поет, приятно чувствовать себя с ним в компании. Всерьез эти песни не воспринимались [...] «Где твои семнадцать лет» — это одна из его первых застольных песен». (10)

«Я первую песню свою написал в Ленинграде, пять лет тому назад. Ехал однажды в автобусе и увидел — это летом было — впереди себя человека. У него была распахнута рубаха, и на груди — татуировка: нарисована была красивая женщина. И внизу было написано: «Люба! Я тебя не забуду!» Потом я написал песню, которая называется «Татуировка», но, правда, вместо Любы для рифмы поставил — Валя. Потому что мне [...] захотелось написать про это. [...] Это была первая песня. А потом я постепенно начал, так как я учился тогда играть на гитаре, а чужие песни на гитаре труднее разучивать,— я стал свои писать. И потихонечку дошел до этой жизни». (11)

«После 1960 года, когда мы с женой переехали в другую квартиру, на улице Кирова, Володя, как и раньше, бывал в доме № 15 по Большому Каретному на 4-м этаже у своего друга Левона Кочеряна, где близко сдружился с Василием Шукшиным, Андреем Тарковским». (6)

«Эти песни начались и родились в атмосфере такой дружеской, непринужденной раскованности и [...] свободы, потому что все мои песни поначалу предназначались только очень маленькой компании моих самых близких друзей. Там были, в общем, отличные люди и, как говорят, «иных уж нет, а те далече». Там были и [...] режиссер Дева Кочерян, его больше нет; и Вася Шукшин больше не живет. Из ныне здравствующих и творящих — Тарковский Андрей, Макаров Артур — он сейчас стал писателем. (...] Еще режиссер-сценарист Володя Акимов. [...] Тогда мы были совсем юные. [...] Жили полтора года в одной и той же квартире вместе — у Левы Кочеряна. Жили мы [...] коммуной: кто-то время от времени уезжал приезжал, с заработками — без заработков. [...] Все время мы оставались в этой квартире — как-то вот так у нас случилось в жизни — примерно года полтора. Я тогда только закончил студию МХАТ и начинал работать. [...] Эти песни родились как возможность моя рассказать про то, что беспокоит, скребет по душе, по нервам. [...] Это своего рода форма беседы с моими друзьями! Я и сейчас пытался оставить вот такую манеру работать,— и за письменным столом, и здесь вот, в зале, чтобы осталась вот эта вот атмосфера дружественности в этих вещах». (8)

«В самом начале шестидесятых, точнее, в ноябре 3961 года, [...] когда я снова «прибился» к нашему кругу, первое, что бросилось в глаза,— резкая смена Володиного репертуара и его достаточно свободное общение с гитарой. [...] Я услышал: «В тот вечер я не пил, не пел...», потом было «Красное, зеленое...», потом еще и еще. Я смотрел на него, наверное, квадратными глазами, в которых, судя по всему, были и восхищение, и удивление, и, наконец, вырвавшийся вопрос:

— Это твои?

— А ты, Васечек, разве не слышал? Ну как же так!..— ответил он, чтобы скрыть радость от моей реакции на услышанное. [...] Песни были действительно хороши. Даже в те гитарные времена, когда повсеместно распевали Булата Окуджаву и Александра Городницкого, они отличались особой естественностью, остроумием и бесшабашно-веселым напором, чем походили на своего создателя». (2)