Маргарита де Валуа - Маргарита де Валуа. Мемуары. Избранные письма. Документы

Какое-то время я пребывала в таком счастливом положении при королеве моей матери, когда случилось сражение при Монконтуре [244]. Мой брат герцог Анжуйский, сообщив об этой новости и всегда стремясь находиться при королеве, нашей матери, испросил разрешения начать осаду Сен-Жан-д’Анжели [245], а также посчитал, что при этой осаде будет уместно присутствие короля и королевы [246]. Королева, желая видеть его еще сильнее, чем он ее, сразу же решила отправиться в путь, сопровождаемая только обычной свитой, в числе которой была и я. Я поехала с огромной радостью, не подозревая о несчастье, которое приготовила мне Фортуна. Слишком юная и неопытная, я и не думала, что кто-то помешает моему благополучию! Мысль о том, что счастье, коим я наслаждалась, будет постоянным, придавала мне уверенности и не позволяла сомневаться, что что-либо изменится! Однако завистливая Фортуна, которая не могла позволить, чтобы мое успешное положение оставалось долго, приготовила мне большую [34]неприятность по прибытии, в то время как я ожидала получить благодарность за верность, которую я проявляла, оказывая услугу моему брату.

С тех пор как отбыл мой брат, он приблизил к себе господина Ле Га [247], который настолько подчинил его себе, что брат видел все только его глазами и говорил только его устами. Этот дурной человек, родившийся, чтобы творить зло, неожиданно заколдовал его разум и заполнил его тысячью тиранических мыслей: любить нужно только самого себя, никто не должен разделять с ним его удачу – ни брат, ни сестра, а также иными подобными наставлениями в духе Макиавелли [248]. Они завладели разумом герцога Анжуйского и были применены им на практике. После нашего приезда и первых приветствий моя мать начала хвалить меня брату, говоря ему, сколько преданности по отношению к нему я проявила у нее на службе. На что он неожиданно холодно ответил ей, что все это легко объяснить, ибо он сам очень просил меня об этом, а осторожность не позволяет использовать такие услуги постоянно, и то, что кажется необходимым сейчас, становится вредным в иное время. Когда королева спросила, почему он говорит так, он увидел, что настал час воплощения его идеи погубить меня. Он ответил, что я становлюсь красивой, а герцог де Гиз хочет просить моей руки, и его дяди весьма надеются женить его на мне [249]. И если я начну оказывать господину де Гизу знаки [35]внимания, то можно опасаться, что я буду пересказывать ему все услышанное от нее, королевы; королеве также хорошо известны амбиции дома Гизов и то, сколько раз эта семья переходила нам дорогу. В связи с этим будет наилучшим, если королева перестанет отныне говорить со мной о делах и мало-помалу прекратит доверительные отношения.

В тот же вечер я ощутила последствия этого пагубного совета и перемены в королеве моей матери. Она опасалась вступать со мной в беседу при моем брате, а заговорив с ним, приказала мне трижды или четырежды отправляться спать. Я дождалась, когда он покинул ее покои, а затем, подойдя к ней, начала умолять ее сказать мне, что совершила я к своему несчастью или по незнанию, вызвавшее ее неудовольствие. Вначале она не пожелала мне ответить, но в конце концов сказала: «Дочь моя, Ваш брат мудр, и не нужно держать на него зла. То, что я Вам скажу, – только ко благу». Тогда она рассказала мне все, приказав отныне не говорить с ней больше при моем брате. Эти слова так же сильно отразились в моей сердце, как и те первые, которыми она выразила ко мне свою милость и от которых я была счастлива. Я попыталась, не упуская ничего, представить ей свою невиновность: я никому не говорила о замужестве, и меня никогда не посвящали в этот замысел, иначе я сразу бы известила о том королеву. Я ничего не добилась. Впечатление от слов моего брата было для нее настолько сильным, что разум ее не воспринимал ни доводов, ни правды. Видя это, я сказала ей, что чувствую больше горечи не от потери ко мне благорасположения, а от его приобретения; и что брат лишил меня милости, которую прежде оказал и каковую я не заслужила, осознавая, что была ее тогда недостойна. Но немилость эта случилась не по моей вине, а по надуманной причине, которая является ничем иным, как плодом фантазии. Я заверила ее, что запомню на всю жизнь урок, который сделал мне мой брат. Королева разгневалась на меня, приказав мне вести себя при нем как ни в чем не бывало.

С этого дня ее благоволение ко мне стало уменьшаться. Делая из своего сына идола, она потакала ему во всем, что он желал от нее. Тоска проникла в мое сердце и завладела всеми уголками души, ослабив мое тело, и вскоре у меня случилось заражение от дурного воздуха, поразившего армию. В течение нескольких дней я тяжело болела – у меня открылась нескончаемая лихорадка и крапивница (pourpre), болезнь, которая распространилась [36]тогда повсюду и унесла двух первых медиков короля и королевы – Шаплена и Кастелана, подозревавших во всем пастухов, наживавшихся на продаже скота [250]. Мало кто из пораженных этим недугом избежал подобного исхода. Мне было настолько плохо, что королева моя мать, знавшая одну из причин болезни, не упускала возможности помочь мне и брала на себя труд навещать меня в любое время, пренебрегая опасностью заразиться, что очень облегчало мое положение. И наоборот, двуличие моего брата только увеличивало мои страдания, поскольку он, совершив столь большое предательство и проявив такую неблагодарность, день и ночь не отходил от изголовья моей кровати, заботясь обо мне так трогательно, как было во времена наших с ним наилучших отношений. Я же помнила о требовании королевы-матери молчать в его присутствии и отвечала на это лицемерие только вздохами; и подобно Бурру в присутствии Нерона, умершему от яда, который дал ему тиран [251], давала ему понять, что единственной причиной моего недуга является инфекция, привнесенная поставщиками, и зараженный воздух. Господь был милостив ко мне и уберег от опасности. Через пятнадцать дней, когда армия снялась с позиций, меня отправили на носилках; и каждый вечер перед сном мне наносил визит король Карл, который брал на себя труд вместе [37]с благородными придворными кавалерами переносить меня на приготовленное ложе.

В таком состоянии меня доставили из Сен-Жан-д’Анжели в Анжер [252], более страдающую душевно, нежели телесно, и куда прибыли, к моему несчастью, герцог де Гиз и его дяди. Последнее обстоятельство весьма обрадовало моего брата, придавая силы его лукавству, что, в свой черед, только усилило мою боль. Продолжая свою интригу, брат мой ежедневно посещал мою комнату в сопровождении господина де Гиза, разыгрывая сцену большой любви ко мне и демонстрируя свое расположение к герцогу. Часто обнимая его, он повторял: «Дай Бог, чтобы ты стал моим братом!», на что господин де Гиз отвечал с непониманием. Я же, зная эти уловки, теряла терпение, но не осмеливалась раскрыть герцогу двуличие брата.