Еремей Парнов - Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе

«Какой чужой человек», — подумал он, когда Плиекшан повернулся и уже у дверей отдал последний поклон.

Им было суждено увидеться тем же вечером в фойе Русского драматического театра, куда они вышли прогуляться после второго акта горьковских «Мещан». На губернатора эта совершенно непреднамеренная встреча произвела столь тягостное впечатление, что он тут же покинул театр. Сидевший в директорской ложе Горький принял это на свой счет и обрадовался.

— Не угодили губернатору-то, — довольно потирая руки, сказал он, когда занавес в последний раз опустился. — Не досмотрел до конца. Вот оно как!

По случаю производства в очередной чин капитана второго ранга Рупперт давал «большой круг». После торжественных гуляний в Либаве, когда офицеры гвардейского экипажа обошли все питейные заведения Розовой площади и Шарлотинской улицы, граф отбыл проветриться в Ригу. Кроме непосредственного начальника, Петра Николаевича Зарубина, и вездесущего Коки он прихватил с собой еще одного приятеля, графа фон Цеппелина, подвизавшегося на прусской службе. Но это не имело особого значения, поскольку Ферди приходился Рупперту родственником, так как фрау Цеппелин была урожденная фон Вольф. Ферди слыл человеком не от мира сего. Вечно носился с какими-то полубезумными проектами управляемых воздушных шаров, витал, так сказать, в воздухе.

Капитан первого ранга Зарубин, узнав, что в их интимное увеселительное предприятие ввязался иностранец, да притом еще пожилой, недовольно наморщил нос.

— На кой ляд он тебе сдался? — с флотской прямотой подступил он к своему старшему офицеру. — Неудобно, право. Ведь мы все-таки ведем войну.

— Не с Германией же? — резонно возразил Рупперт и назидательно пояснил: — С лукавым японцем. Кроме того, Ферди — свой парень и ни бельмеса не понимает по-русски.

— Он хоть играет? — спросил Кока.

— Еще как! — Граф Рупперт мечтательно вздохнул. — И не только играет… Если бы вы только видели, какие номера он откалывал в Вене.

— По крайней мере пулька составится, — заключил покладистый Кока. — А, Пьер? Чего там в самом деле? Всего трое суток и в партикулярном платье.

— Черт с ним! — махнул рукой Пьер Зарубин. — Бери. — Он наклонился к Рупперту и с пьяной сентиментальностью заявил: — Я тебя за то люблю, что ты совсем не похож на немца. Широк, подлец, как русский гусар!

— А я и есть русский, — ухмыльнулся Рупперт.

Не успели они войти в сверкающий синим лаком вагон, как сразу же засели за карты. Начали с открытого винта. Играли жестоко: с «присыпкой», «гвоздем» и тройными штрафами. Бесшумный официант в белой курточке принес водку. Цеппелину — он пил залпом и не пьянел, а только стекленел взглядом — бешено везло. После восьмого роббера Кока отдал последний четвертной билет.

— Сколько дадите? — огорченно спросил он, вынимая из бумажника голубую акцию «Ланковского и Ликона». — Теперь они котируются выше номинала. Военные поставки и вообще конъюнктура!

— Tinte? Schriftstück und Verteidigungskrieg? [11] Чернила? Канцелярская бумага и оборонительная война? (нем.). — удивился Цеппелин, обнаружив, вопреки заверениям Рупперта, явные лингвистические способности.

— Что он понимает? — Кока схватил акцию и зачем-то стал демонстрировать ее на просвет. — А рапорты, — ударение он сделал на флотский манер, — на чем писать? Реляции, сводки?.. Оборонительная война, вишь! Ничего, дай срок, влепим япошкам по первое число! Ты, Ферди, не смотри, что на ней двести пятьдесят написано! Она теперь по три сотни котируется, а в Варшаве даже еще выше. Бери — не пропадешь! Фирма солидная. Большой дивиденд получишь. Вот двинем на азиатов вторую эскадру — доблестный наш Балтфлот. Как поднапрем из Черного моря…

— Господин Истомин! — Зарубин ударил кулаком по столу так, что зазвенели рюмки. — Я па-апрашу!

— Ты чего? — Кока недоуменно уставился на Зарубина.

— Па-апрашу вас на два слова! — Блеклые, обесцвеченные солеными ветрами глаза капера налились кровью. Он схватил Коку за шиворот и стащил с мягкого, обитого малиновым бархатом дивана, пропитанного знакомыми запахами сигар и духов.

Звякнул жалобно латунный клинкет зеркальной двери. Без лишних церемоний, коленом под зад, Зарубин вытолкал незадачливого флагарта в коридор и хлопнул дверью.

— Meine Herrschaften! Господа! — запоздало оправился от изумления Ферди Цеппелин. — Я дам! Gut? Триста? Зегласный!

Зарубин, трясясь от бешенства, поволок хнычущего Коку в тамбур. На тряском железном полу под грохот колес отхлестал его по щекам.

— Ты што, хад? — по-матросски придыхая, спросил он и отшвырнул измочаленного флагарта к стене.

— За что, Пьер? — Кока стукнулся затылком и медленно осел на пол.

— С-спрашиваешь? — Резким рывком Зарубин поднял его. В горячем потном кулаке ломалась накрахмаленная манишка. — С-стратегические планы? А ты с-спрашиваешь?

— Но я же ничего не сказал! — взмолился Кока. — Почти ничего! Пощади меня, Петечка! — Он беззвучно плакал. — Пожалей.

— Капитан первого ранга Истомин! — Зарубин одернул на себе сюртук. — Мы сойдем с вами на ближайшей станции.

— Что ты собираешься делать, Пьер? — прошептал Кока непослушными восковыми губами. — Опомнись!

— Дур-рак! — Зарубин брезгливо поморщился. — Надо немедленно доложить по начальству. У нас просто нет иного выхода. — Он начинал понемногу отходить.

— Но ведь это конец! — Кока истово перекрестился. — Ей-богу, конец! Всей карьере! Но черт со мной! — Он ударил себя кулаком в грудь. — О себе ты подумал? Пе-течка! Петя! Опомнись, пока не поздно.

— Дур-ак, — повторил Зарубин и отвернулся.

— Ладно же! — Кока отер рукавом слезы. — Пусть нам обоим будет плохо. Пусть! Ты ведь тоже замаран, Петечка? Вместе с Гнидой покинул корабль! А это нехорошо, нельзя, брат, не дозволяется.

— Какое же ты редкостное дерьмо! — Зарубин отряхнул с себя бегающие Кокины руки. — С-собирайся. — И решительно направился к своему купе.

Они сошли на ближайшей станции, а оба графа спокойно продолжали веселое путешествие. В отличие от своего командира, новопроизведенный капитан второго ранга надлежащим образом оформил отпуск. После умеренного кутежа в «Петербургской» — Ферди как партнер и в подметки не годился изобретательному Коке — друзья перекочевали на Мариинскую улицу в укромное заведение с женской прислугой. Но и здесь Фердинанд Цеппелин не оправдал ожиданий пылкого не по-остзейски кузена. Может, он постарел и ослаб, а может, пресытившись венскими художествами, он вообще окончательно воспарил душой в облака, обмозговывая проблемы воздухоплавания, точно не известно. Только вышло так, что на другое утро Ферди твердо заявил, что уезжает домой. Не захотел даже заехать в Замок, где осталась часть его гардероба.