Еремей Парнов - Посевы бури: Повесть о Яне Райнисе

Они вышли на улицу, пугающую неестественной пустотой. Далеко за домами и крышами переливалось многоголосое эхо. Облетевшие скрюченные деревья угрожающе простирали в волокнистое небо голые ветки. Трепыхался на ветру мокрый забытый листик. Шурша катились по неубранной мостовой сорванные афиши, летели бумажные клочья, окурки. В мелких выбоинах темнела вода.

Возле церкви святого Алексия увидели казачий патруль.

Лузгая семечки и поблескивая из-под челок дикими, на все готовыми глазками, казаки лениво тронули поводья.

Тяжело переступая копытами, надвинулись широкогрудые, откормленные кони. Те же подстриженные челки и та же беспросветная дичь в непрозрачных очах.

— Хто такия? — спросил передний, сдувая с губы шелуху, и взмахнул нагайкой. Ответа он и не ждал.

— Ты что, ослеп?! — Юний Сергеевич едва успел отскочить. Конская морда обдала его смрадным паром.

— Эть! — Казак поднял коня и размахнулся, чтобы врезать сплеча.

— А ну вжарь им, Чердыщенко! — гоготнул напарник. Но молниеносно сверкнул револьвер в руке Гуклевена, ухнул выстрел, свистнуло эхо в каменных стенах. Христофор Францыч рванул полковника за плечо и потащил в какую-то подворотню. На бегу он оглянулся и, не целясь, выстрелил еще раз.

Волков успел заметить, как опала перебитая рука со свинцовой нагайкой и как до половины вырвал из ножен стальное полотно сабли другой казак. Чудом минуя канавы и тупики, они бежали неизвестными проходными дворами, где среди мусорных ящиков и угольных груд шныряли крысы. У закопченной кирпичной стены остановились перевести дух.

— Нет, — задыхаясь, склонил голову набок полковник и сорвал ненавистный котелок, — какие скоты! Вы только подумайте, Христофор Францыч, какие подлые скоты!.. Невольно начинаешь понимать боевиков. Разве с такой сволочью можно иметь дело?

— Они не виноваты, ваше высокоблагородие, — вступился за казаков Гуклевен, продувая дымящееся дуло. — Вы же были в штатском. — Он спрятал оружие.

— Ну и что? — никак не мог успокоиться полковник. — Разве можно поднимать руку на первого попавшегося? Или у нас на носу написано, что мы социалисты?

— Интеллигенты, — ощерился Гуклевен и, как обычно, острым ногтем коснулся мушки усов. — Сожалею, что вывел из строя защитничка, но другого выхода не было.

— И черт с ним! — в сердцах махнул рукой Юний Сергеевич. — Где мы находимся?

— Возле самой биржи. Извольте следовать за мной по этому переулочку, — Гуклевен указал на просвет, сереющий в глубине низкого туннеля. — Выйдем прямехонько… А то, может, лучше вернуться, Юний Сергеевич? Время для прогулок весьма тревожное.

— Ни в коем случае! — отчеканил полковник и решительно водрузил на голову твердый котелок. — Если встретим этих ублюдков, я предам их военно-полевому суду. За такие выходки надо примерно наказывать, чтоб другим неповадно было.

— Есть более достойные особы, — как бы вскользь уронил Гуклевен.

— Кого вы имеете в виду? — живо отреагировал Волков. Все еще переживая случившееся и преисполненный благодарности, он изобразил на лице величайшее внимание.

— Не время об этом, ваше высокоблагородие.

— Отчего ж? Говорите, Христофор Францыч.

— Три дня назад, господин полковник, когда забастовали телеграфисты Риги-два, в десяти верстах от города задержали товарный поезд.

— Знаю, мне докладывали.

— Тогда еще не были известны все подробности. Оказывается, к составу был прицеплен вагон с солдатами и ихний начальник поручик Смилга по первому же требованию боевиков распорядился сдать оружие.

— Струсил, подлец!

— Сомнительно, Юний Сергеевич. Как-то мы вскользь соприкоснулись с этим маньчжурским героем, и он мне не понравился.

— В самом деле?

— Все ведь упомнить невозможно, — как бы принимая вину на себя, потупился Гуклевен. — Вы в тот раз посоветовали не трогать его… Но теперича он дозрел для военного суда. Сорок обстрелянных солдат с боевым офицером во главе дали разоружить себя горстке рабочих. Дело вполне ясное.

— Вы правы, Христофор Францыч, и мы обязательно займемся… Потом.

Первых демонстрантов, спешивших, судя по всему, догнать ушедших вперед товарищей, они увидели уже на Кузнечной.

— Пойдем за ними, — предложил Волков. — Так оно будет вернее.

Людской поток вынес Волкова и Гуклевена на перекресток Романовской и Суворовской улиц, где на небольшом возвышении находилась площадка, отгороженная от тротуара скамейками и гипсовыми вазонами.

— Вот куда нам пробраться бы следовало! — Стиснутый со всех сторон кричащими возбужденными демонстрантами, Христофор Францевич едва пробился к полковнику. — Отменная позиция. Недаром сюда начальство поднабежало.

Приподнявшись на носки, Юний Сергеевич попытался взглянуть поверх голов. За линией оцепления он успел увидеть знакомого подполковника, нескольких полицейских в белых перчатках и какого-то штабс-капитана с призматическим биноклем в руках.

С трудом прокладывая дорогу в толпе, они кое-как достигли тротуара и приблизились к линии оцепления. Солдаты молча наставили на них штыки. Но вездесущий Гуклевен, шепнув что-то на ухо фельдфебелю, все быстро уладил, и вскоре Юний Сергеевич уже обменивался рукопожатиями с подполковником и приставом.

— Что же творится на вашем Олимпе? — с наигранной бодростью осведомился он, озирая запруженные улицы. — Амброзию, как я понимаю, вы уже выдули, — он с отвращением покосился на заплеванную вазу, в которой среди перегнивших стеблей мокли окурки.

— Зато тут имеется такое неоценимое благо, как этот лаз, — пристав небрежно указал на узкий проход между домами. — В случае чего легко можно перебежать на Гертрудинскую.

— А вы откровенны, — одобрительно заметил Волков.

— Чего уж тут, — полицейский ротмистр бросил взгляд на партикулярный наряд полковника, — осторожность никогда не мешает.

— Вы позволите? — Юний Сергеевич попросил бинокль у штабс-капитана. — Ваши? — обратился он к подполковнику, кивнув на стриженые затылки солдат.

— Девятая рота. Самые надежные ребята во всем Малоярославецком.

— Приятно слышать. — Полковник поднес бинокль к глазам. — А это я бы на вашем месте убрал, — качнул подбородком в сторону пулемета, установленного за опрокинутой скамьей. — Не следует дразнить гусей.

— Будем выполнять каждый свои обязанности, полковник, — огрызнулся армейский офицер.

Юний Сергеевич промолчал, сделав вид, что целиком поглощен наблюдением.

В сероватом круге бинокля четко виднелся фонарный цоколь, на который при поддержке десятков рук взбирался очередной оратор. Возвысившись над толпой, он тотчас же простер руку и стал что-то выкрикивать. Слов, разумеется, не было слышно, но Юний Сергеевич и так наперед знал, о чем вещают сбитой с толку толпе самозваные витии. Один за другим они выскакивали над колышущимся морем голов, и по лозунгам, которые эхом прокатывались вдоль улиц, можно было составить себе вполне удовлетворительное представление о смысле речей. Часто по два, а то и по три оратора выступали одновременно. В одном конце пели «Варшавянку», в другом — «Марсельезу», с одинаковым энтузиазмом в сотый раз подхватывали призывы о земле и воле, о соединении всех пролетариев, о вооруженном восстании.