Сергей Нечаев - Маркиз де Сад. Великий распутник

Для меня это был сильный шок. Значит, в университете мне лгали. И тотчас другие шедевры предстали передо мной лишенными смысла <���…> Я говорил себе: нужно было прочесть Сада раньше этих книг! Сколько зря потраченного времени!

Я был потрясен завещанием Сада, в котором он просил, чтобы его прах был разбросан, где придется, и чтобы человечество забыло о его книгах и о его имени. Хотелось бы мне сказать о себе то же самое. Я считаю лживыми и опасными все памятные даты, все статуи великих людей. К чему они? Да здравствует забвение! Я вижу достоинство только в небытии. Если сегодня мой интерес к Саду утрачен — ведь всякая восторженность проходит, — я все равно не могу забыть эту культурную революцию. Его влияние на меня было, вероятно, очень значительным.

Альбер Камю (1913–1960), писатель и философ:

Сад действительно стоит у истоков современной истории, современной трагедии. Он только считал, что общество, основанное на свободе преступления, должно вместе с тем исповедовать свободу нравов, как будто рабство имеет пределы. Наше время ограничилось тем, что странным образом сочетало свою мечту о всемирной республике и свою технику уничтожения. В конечном счете, то, что Сад больше всего ненавидел, а именно, узаконенное убийство, взяло себе на вооружение открытия, которые он хотел поставить на службу убийству инстинктивному. Преступление, которое виделось ему как редкостный и сладкий плод разнузданного порока, стало сегодня скучной обязанностью добродетели, перешедшей на службу полиции. Таковы сюрпризы литературы.

Казнили Сада символически — точно так же он убивал только в воображении.

Успех Сада в нашу эпоху объясняется мечтой, роднящей его с современным мироощущением. Речь идет о требовании тотальной свободы и дегуманизации, хладнокровно осуществляемой рассудком. Низведение человека до уровня объекта экспериментов, регламент, определяющий отношения между волей к власти и человеком-объектом, замкнутое пространство этого жуткого опыта, — таковы уроки, которые теоретики силы воспримут, когда вознамерятся организовать эпоху рабов.

Симона де Бовуар (1908–1986), писательница:

Начиная с 1782 года он решил, что только литература способна заполнить его жизнь "восторгом, вызовом, искренностью и наслаждениями воображения". Его экстремизм сказался и здесь: он писал в состоянии неистовства <���…> Революция освободила Сада из заточения, и он надеялся, что в его жизни начинается новый период <���…> Однако роман с революцией продолжался недолго. Саду было пятьдесят лет, он имел сомнительное прошлое и аристократическое происхождение, которого не могла зачеркнуть его ненависть к аристократии. Мир, к которому он пытался приспособиться, снова оказался слишком реальным, оказывающим грубое сопротивление. И им управляли те же универсальные законы, которые Сад считал фальшивыми и несправедливыми. Когда во имя этих законов общество узаконило убийство, Сад в ужасе отшатнулся.

То, что излюбленным литературным жанром Сада была пародия, естественно и в то же время любопытно. Он не пытался создать новый мир, ему достаточно было высмеять тот, который был ему навязан, имитируя его. Он притворялся, что верит в населяющие этот мир призраки: невинность, доброту, великодушие, благородство и целомудрие…

Совершенно очевидно, что интерес Сада к общественным преобразованиям носил чисто умозрительный характер. Он был одержим собственными проблемами, не собирался меняться и уж совсем не искал одобрения окружающих. Пороки обрекали его на одиночество. Ему необходимо было доказать неизбежность одиночества и превосходство зла. Ему легко было не лгать, потому что он, разорившийся аристократ, никогда не встречал похожих на себя людей. Хотя он не верил в обобщения, он придавал своему положению ценность метафизической неизбежности: "Человек одинок в мире". "Все существа рождены одинокими и не нуждаются друг в друге". Но человеку Сада не просто мирится с одиночеством; он утверждает его один против всех.

Ролан Барт (1915–1980), философ:

Я не склонен слишком высоко оценивать романы Сада, но вижу его огромное значение. Думаю, это ключевая фигура в истории модернизма, более того — в истории отчуждения личности. Он был нигилистом раньше, чем возникло это слово, предвидением Достоевского и Ницше.

Альфред Кейзин (1915–1998), писатель:

Де Сада никогда не забывали. Им восхищались Флобер, Бодлер и большинство других радикалов и гениев конца XIX века. Он был одним из святых покровителей сюрреализма, фигурой, определившей мысль Бретона. Но лишь дискуссия после 1945 года по-настоящему определила место де Сада как несомненной отправной точки в коренном переосмыслении человеческого удела.

Сьюзен Зонтаг (1933–2004), писательница и искусствовед:

Никому не дано чувствовать и ясно выражать стремление к тому, чего втайне желал Сад и чего он добился.

В.В. Ерофеев, писатель:

Маркиз де Сад не напрашивался в герои. Напротив, в своем завещании он "льстил себя надеждой", антигеростратовой, если можно так выразиться, что память о нем не сохранится в умах людей. Напрасная надежда! Его имя стало нарицательным еще в наполеоновскую эпоху. Характер же его славы оказался таков, что сын маркиза поспешил после смерти отца поскорее сжечь большое количество его неопубликованных рукописей, "противных закону и морали". Однако после целого века анафем и проклятий, обрушившихся на голову маркиза (что, кстати сказать, не помешало таким писателям, как Бодлер, Флобер или Мопассан, высоко оценить литературный талант Сада), начался период "переоценки"…

Б.В. Соколов, историк:

Откровенные эротические описания <���…> направлены исключительно на возбуждение эротических чувств у читателей. Романы же де Сада, напоминающие собою скорее многотомные философские трактаты, воспринимать в этом качестве почти невозможно — если только не выжать из них некий дайджест, состоящий из одних "клубничных" сцен. Что же касается остальных, "пристойных" произведений маркиза — вроде философского романа "Алина и Валькур" или новелл сборника "Преступление во имя любви", — то они близки к набиравшему в то время силу в Европе сентиментализму, поскольку главное внимание автор уделяет здесь чувствам героев.

Де Сад <���…> стал одной из первых жертв "карающей психиатрии", столь хорошо известной советским диссидентам.

Е.В. Морозова, писатель и переводчик:

"Вечный узник", де Сад вписался в ставший расхожим образ проклятого писателя, гения, творившего вопреки постоянно преследующим его несчастьям. В этом сложившемся стереотипе писательский труд связан с бесконечным преодолением препятствий, сам писатель несчастен в личной жизни, не понят обществом, а созданные им шедевры никто не ценит. На первый взгляд, маркиз де Сад стереотипу вполне соответствовал: почти половину сочинений написал в тюрьме, женился из-за денег, при всех режимах оказывался за решеткой, вел постоянные войны с тюремщиками, тщетно добивался признания как драматург и отчаянно отрекался от "жестоких" романов, посмертно снискавших ему мировую славу и предугаданное им бессмертие. Но в реальной жизни люди редко укладываются в схему, не укладывался в нее и де Сад.