Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии

Инициатива Аденауэра вызвала бурную полемику. Социал-демократы и представители Германской демократической партии обвинили его в неприкрытом сепаратизме: ведь кёльнский бургомистр прямо высказался в том смысле, что «в крайнем случае следует иметь в виду и полное отделение от рейха». Были и те, кто его поддержал. Никакой общей позиции выработать так и не удалось. Впрочем, в Берлине было то же самое: на заседании кабинета, которое проходило в то же время, что и совещание в Бармене, все, в общем, признавали, что оккупированные территории — это уже отрезанный ломоть, но никто не мог предложить удовлетворительного ответа на вопрос, как это оформить. Штреземан ограничился постановкой задачи: «Мы не можем дальше продолжать борьбу, наша цель — разойтись полюбовно, без скандала».

Местом его встречи с рейнландцами был избран Хаген — неприглядный шахтерский городок, расположенный в нескольких километрах к югу от демаркационной линии, отделявшей оккупированную часть Германии от неоккупированной. Это был своеобразный символический жест: мол, немцы не собираются обсуждать свои проблемы под пятой оккупантов. Впрочем, это был своего рода бунт на коленях: все участники встречи осознавали бессилие центра. Вызов ему бросили не только рейнландцы; в конфронтации с ним были местные власти в Баварии, Саксонии и Тюрингии. Лютер остался в Берлине, поручив Штреземану неприятную миссию согласовать с участниками встречи точные сроки прекращения выплаты субсидий из центра. Об их сохранении не могло быть и речи. Аденауэр мрачно предвещал конец рейха.

Совещание приняло странную форму: каждый говорил о своем, никто ни с кем не соглашался, все друг друга обвиняли во всех смертных грехах. Яррес, сохранивший за собой председательское кресло, открыл совещание длинной речью, главной темой которой была растущая угроза сепаратизма, о чем, впрочем, и так все знали. Штреземан, выступивший вторым, констатировал тот очевидный факт, что как Рейнланд, так и Германия в целом находятся в состоянии кризиса, но отозвался о планах создания сепаратного Рейнского государства как о химере: он ни при каких обстоятельствах не допустит такого хода развития событий. Возражая Ярресу, он отметил, что предпринимать что-либо без ведома, а тем более вопреки Франции равнозначно денонсации мирного договора, такой шаг лишь оттолкнет англичан. Что касается аденауэровскои идеи нейтрализации Рейнланда, то это тоже чистой воды спекуляция: Франция ни за что не откажется от размещения своих вооруженных сил но Рейну. В заключение он высказал нечто, произведшее эффект взорвавшейся бомбы: субсидии из центра оккупированным территориям не только не будут прекращены, напротив, они будут увеличены.

Это было поворотом на сто восемьдесят градусов от прежней линии Берлина, и неудивительно, что никто не поверил заявлению Штреземана, сочтя его пустым посулом. Между тем поворот действительно имел место. Перед самым выступлением Штреземану передали срочную депешу от Лютера, где министр финансов сообщал, что старые экономические прогнозы были чрезмерно пессимистическими, новая экспертиза обнаружила наличие ранее неизвестных резервов в государственной казне, так что деньги для рейнландцев найдутся. Аденауэр упорствовал: перечисления из центра если и продлятся, то недолго, а неопределенность ситуации только сыграет на руку сепаратистам; рейнландцам должна быть предоставлена полная свобода в переговорах с французами. Между Штреземаном и Аденауэром последовала перепалка, в ходе которой каждая сторона обвиняла другую в лицемерии. Совещание закончилось на весьма неопределенной ноте: Штреземан согласился с тем, что рейнские лидеры создадут «Комитет пятнадцати», который сможет вступить в переговоры с французами, однако сам предмет переговоров остался как бы за кадром. У канцлера после всего этого случился сердечный приступ. Аденауэр же в письме своему берлинскому другу Хампшону жаловался на то, что водоворот споров, в который он попал, еще как следует не долечившись, «истощил его душевные и физические силы». Впрочем, его можно было понять и так, что он сам осознавал слабость своей аргументации и искал этому обстоятельству объяснение в том, что не совсем оправился после болезни.

Как бы то ни было, председателем «Комитета пятнадцати» оказался именно наш недолечившийся пациент. 26 октября Тирару было направлено послание с просьбой об экстренной аудиенции. Письмо подписали сам Аденауэр, председатель объединения профсоюзов оккупированных территорий Артур Мейер, Луис Хаген и еще пятеро членов городского собрания Кёльна. К их удивлению и негодованию, Тирар отказался их принять. Они, естественно, были в неведении о том, что за день до этого французский Верховный комиссар получил жесткую директиву Пуанкаре: сепаратисты, и только они, должны отныне пользоваться неограниченной поддержкой французской администрации. Мосты к представителям рейнландского нобилитета были таким образом сожжены.

Правда, 3 ноября Пуанкаре прислал Тирару другую директиву более гибкого характера: очевидно, сказалось влияние англичан, недовольных жесткой тактикой французов. Аденауэр, явно получив информацию об изменении французской позиции, направил к Тирару в Кобленц Луиса Хагена. Тот вполне определенно употреблял формулу «будущее государство» в применении к Рейнланду, однако поставил ряд условий, при которых оно могло быть создано: во-первых, должно быть покончено с сепаратистским движением, а во-вторых, над новым образованием должен быть признан суверенитет рейха. Как бы между прочим он обронил, что главой нового государства должен стать не кто иной, как нынешний бургомистр Кёльна. Тирар вежливо выслушал собеседника, но этим все и ограничилось.

8 ноября парламент Рейнской области принял решение о создании Рейнландского эмиссионного банка при тридцатипроцентном французском участии; учитывая, что квота для иностранных банков определялась в 45%, французское влияние оказывалось доминирующим. Неудивительно, что Пуанкаре и Тирар приветствовали это решение. Лондон демонстрировал полную незаинтересованность, что вызвало несколько раздраженную реакцию со стороны местных оккупационных властей: Пиггот выразил ее в завуалированной форме в депеше от 17 ноября, направленной прямо на имя Керзона. Сильверберг, основываясь на своих беседах с английскими представителями в Кёльне, писал Аденауэру: «Англичане полностью капитулировали перед французами». И вправду, английский Верховный комиссар позволил своему французскому коллеге заблокировать введение «рентной марки» на оккупированных территориях под тем предлогом, что этот вопрос требует более тщательного рассмотрения в комиссариате.