Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии

Чего не могли уловить ни англичане, ни французы, так это нового поворота в настроениях, которые захватили всю Германию — и неоккупированную, и оккупированную ее части. Налицо было пробуждение чувства уверенности в себе, в своих силах. Марка стабилизировалась и даже стала расти по отношению к стерлингу и франку. Даже в Рейнланде, где Тирар воспротивился введению рентной марки, Шахту удалось удержать постоянный курс обмена бумажной марки на новую в соотношении один миллиард за одну. Стали снижаться цены, уменьшились очереди перед пунктами бесплатной раздачи пищи. В апреле комиссия Дауэса обнародовала свой доклад, где излагался вполне разумный, по крайней мере на первый взгляд, план решения сложных проблем, связанных с репарациями. На выборах во Франции, состоявшихся в мае, Пуанкаре, как и ожидалось, потерпел поражение, и главой правительства стал более склонный к примирительному курсу Эдуард Эррио. Короче говоря, все складывалось для немцев наилучшим образом. Соответственным образом это отразилось в прессе и общественном мнении.

Доклады английских оккупационных властей констатировали рост случаев «вызывающего поведения» по отношению к ним со стороны жителей Кёльна; отмечены были «презрительные высказывания относительно слабости фунта и девальвации французского и бельгийского франка». Типичным для изменившейся ситуации стал инцидент в деревушке Медерат, обычно мирном и сонном местечке. Четырехлетний малыш швырнул камень в проезжавшую машину британского офицера. Тот выскочил из машины и бросился за хулиганом, который не преминул юркнуть за дверь своего дома. Офицер ворвался в дом, схватил обидчика и попытался увезти его с собой в комендатуру. Высыпавшие из домов жители бросились на его защиту. Для усмирения был вызван наряд солдат. Все кончилось тем, что две сотни местных жителей оказались за решеткой и на десять дней в деревне был введен комендантский час.

В августе 1924 года на конференции в Лондоне «план Дауэса» получил официальное одобрение. Штреземан и Эррио договорились о том, что иностранные войска будут в течение года выведены из Рура. На январь 1925 года было намечено окончание английской оккупации Кёльна и прилегающего региона. Казалось, ничто не предвещало осложнений, но тут произошло событие, которое спутало все карты. В ноябре того же года Военно-контрольная комиссия союзников обнародовала свой предварительный доклад по результатам инспекции германских предприятий и военных объектов, проведенной вскоре после принятия «плана Дауэса» рейхстагом. Доклад констатировал грубые нарушения германской стороной своих обязательств по Версальскому договору. Повышенное внимание, которое союзники, особенно французы, стали уделять в своих отношениях с Германией именно в этот период военным вопросам, было неслучайным: в условиях, когда старые рецепты тина установления «стратегической границы» но Рейну или изъятия огромных репараций отпали, сохранение строгих ограничений на немецкий военный потенциал оставалось последней надеждой на нейтрализацию угрозы с востока. Можно сказать, что «план Дауэса» парадоксальным образом заранее запрограммировал создание конфликтной ситуации между рейхом и его западным соседом.

Реакция союзников на доклад комиссии была вполне предсказуемой: правительство Эррио просто не могло не потребовать от англичан отсрочки эвакуации Кёльнской зоны, а британское правительство, которое вновь возглавили консерваторы и где новым министром иностранных дел стал Остин Чемберлен, политик весьма жесткого толка, не имело иного выбора, как согласиться с требованием французской стороны.

Решение о переносе на более поздний срок окончания оккупации вызвало бурю возмущения в германской печати, которая на протяжении января — февраля 1925 года, казалось, вообще ни о чем другом и не писала. Немцы могли себе позволить так распоясаться, поскольку ощущали определенное сочувствие к своей позиции со стороны некоторых кругов в Лондоне: немецкое посольство в Великобритании информировало свой МИД, что, по мнению многих (англичан), «с Германией поступили несправедливо, причем она пострадала из-за какой-то мелочи». В Кёльне по общему решению всех политических партий было решено организовать митинги протеста. Приближалось время традиционного рейнского карнавала, и Аденауэр, опасаясь, что подвыпившие горожане не ограничатся словесными аргументами, распорядился закрыть все пивные и уменьшить число карнавальных представлений. Однако если говорить о массовом возмущении, то оно было вызвано как раз этими запретительными мерами, а не какими-то мотивами высокой политики, впрочем, особых инцидентов во время карнавала не последовало.

В Германии явно ощущалось отсутствие твердой, но примиряющей руки президента Эберта. В феврале 1925 года он скоропостижно скончался. Началась кампания по выборам нового президента. Страсти еще более накалились. Это явно отразилось в тоне речей кёльнского бургомистра. Во время визита в город нового канцлера (им стал Лютер; Маркс выдвинул свою кандидатуру на пост президента) он уже говорил об оккупации как о «совершенно нетерпимом» факте; население, по его словам, «изнывает под гнетом неволи». Касаясь последней из употребленных Аденауэром фигур речи, заместитель английского Верховного комиссара полковник Райан сухо заметил в адресованном Чемберлену докладе: «Ввиду бурного карнавального веселья, царящего сейчас на улицах, это заявление представляется несколько странным». В английских архивах сохранилось немало такого рода ядовитых комментариев по поводу публичных выступлений нашего героя в описываемое время.

В ходе президентской кампании Аденауэру пришлось испытать немало неприятных минут, объясняя свое поведение в событиях 1923 года. Яррес, тогда бургомистр Дуйсбурга, а теперь один из кандидатов на президентское кресло, заявил, что его коллега из Кёльна в критический момент «пассивного сопротивления» выступил с капитулянтским предложением о начале переговоров с французами относительно создания автономного Рейнского государства вне рамок рейха. Аденауэр в речи, произнесенной 23 марта, потребовал от Ярреса доказательств и заявил, что может назвать несколько «хорошо известных имен» тех, кто способен защитить его доброе имя против клеветнических выпадов. Конкретно он апеллировал к самому канцлеру Лютеру — предать гласности подоплеку событий, только тогда нация сможет вынести свой приговор, кто выступал за капитуляцию и кто против. Имелся в виду, естественно, эпизод с барменским совещанием 24 октября 1923 года. Как мы помним, у каждого из тогдашних ораторов нос был в пушку. Если говорить об Аденауэре, то он тогда, безусловно, качнулся в сторону сепаратизма, другое дело, что он быстро отошел от этой позиции, однако отмазаться от прошлых грехов было нелегко. Эмоциональность реакции Аденауэра на обвинения со стороны Ярреса только усиливала подозрения в его адрес.