Чарльз Уильямс - Аденауэр. Отец новой Германии

Процедура — как в военном трибунале, где Барраклоу неоднократно заседал и выносил суровые приговоры провинившимся подчиненным. Для Аденауэра все это выглядело как намеренное оскорбление. Закончив чтение, Барраклоу обратился к жертве: «Имеете что сказать?» — опять-таки стандартная формула военной юстиции. Аденауэр ограничился коротким «нет», подписался под оригиналом распоряжения, повернулся и вышел. В своем кабинете он собрал свои вещи и отправился в Рендорф, где его ждали Вейс и подполковник Гуро: у них был запланирован рабочий завтрак. Конрад и Гусей опоздали; «Форс-мажорные обстоятельства», — объяснил новоиспеченный безработный. Завтрак продолжался четыре часа, за это время наверняка всплыла и тема отставки и сопутствующих ей унизительных подробностей аудиенции у английского генерала.

Впрочем, дело было не только в испытанном унижении; в переданной ему бумаге было по меньшей мере три пункта, которые особенно больно задевали достоинство и интересы уволенного. Первый обязывал Аденауэра «покинуть Кёльн в возможно более короткий срок, во всяком случае, не позднее 14 октября». Было не совсем ясно, что имеется в виду — запрещается ли ему лишь проживание в Кёльне либо даже и кратковременное пребывание в пределах городской черты. Он попытался выяснить это в письме, адресованном в кёльнскую штаб-квартиру оккупационной администрации. Если ему вообще нельзя бывать в Кёльне, то кто же сможет сопровождать Гусей при ее визитах к врачам в госпитале Гогенлинд, где он должен встречаться со своим адвокатом, который ведет дело по его иску о возмещении убытков, которые он потерпел из-за своих «политических воззрений»? Гамильтон переправил это письмо вышестоящему начальнику — Барраклоу с припиской, в которой он предлагал удовлетворить пожелание Аденауэра насчет возможности сопровождать больную жену в Кёльн (кстати, той же почтой он вернул без каких-либо комментариев и присланную ему ранее «телегу» Фергюсона). Реакция Барраклоу была неожиданно жесткой. Гамильтону было срочно послано указание отказать. «Никто не возражает против того, чтобы его супруга приезжала в Кёльн одна или с кем-либо, кроме ее мужа. Если мы разрешим Аденауэру сопровождать свою супругу к врачу, то сразу окажется, что данной госпоже необходимо посещать его ежедневно либо пять дней из шести». Как видим, генерал не был лишен своеобразного чувства юмора.

' Второй запрет гласил: «После передачи дел господину Зуту (новый бургомистр, подобранный англичанами. — Авт.) вы более не будете принимать участие в управлении или общественной жизни Кёльна или какого-либо иного населенного пункта области Северный Рейн». Это было, конечно, оскорбительно, но не смертельно: как уже отмечалось, Аденауэр к тому времени и сам стал тяготиться обязанностями управленца-хозяйственника, а «общественная жизнь», если понимать под этим работу в какой-нибудь комиссии или ином органе «под колпаком» у оккупационных властей, его привлекала еще меньше.

Самым категоричным и неприятным для Аденауэра был третий запрет, выраженный недвусмысленной формулой: «Вы не будете заниматься — прямо или косвенно — какой-либо политической деятельностью». Это отрезало ему путь к участию в деятельности зарождавшейся Христианско-демократической партии — и это при том, что в середине сентября ее деятельность в британской зоне была официально разрешена и не кто иной, как он, Аденауэр, считался главным претендентом на роль ее лидера.

Что же все-таки сыграло главную роль в решении об этих запретах? Исторические изыскания относительно поведения Аденауэра в 20-е годы, инициированные «сигналом» Фергюсона? Или информация о его политических интригах уже в первые месяцы после окончания Второй мировой войны в Европе? Для самого Аденауэра все было ясно: он подозревал, что новое лейбористское правительство Великобритании сделало ставку на немецких социал-демократов и убирает с дороги всех возможных их конкурентов.

Спустя двадцать лет в своих мемуарах он добавил конкретики в эту версию: якобы его старый соперник Герлйнгер сочинил для британской секретной службы доклад о ситуации в Кёльне, где обрушился на политику бургомистра, в частности, на принятое в июле решение о восстановлении системы раздельного обучения детей разных конфессий начиная с начальных школ. Заодно мемуарист процитировал текст интервью, которое он якобы дал 5 октября 1945 года, за день до увольнения, журналистам из «Ныос кроникл» и Ассошиэйтед Пресс и в котором (опять-таки по его собственным словам) содержалась критика английской политики. Речь шла, в частности, о таких перлах: «Союзники не хотят давать немецкому населению уголь для отопления… де Голль в недавней речи в Саарбрюккене заявил, что французы и немцы должны помнить о том, что они западноевропейцы; хочется, чтобы нашелся хоть один английский государственный деятель, который отозвался бы о нас как о западноевропейцах».

Версия, изложенная Аденауэром, вполне отвечала требованиям политической корректности того времени, когда она стала достоянием гласности, но это, конечно, не доказывает ее аутентичности, скорее наоборот. Возможно, упомянутый Герлйнгер и писал что-то для британской администрации, но единственным подтверждением тому остается свидетельство Аденауэра; интересно, кстати, как он мог получить доступ к весьма секретным, разумеется, досье английских спецслужб, где должен был бы храниться «доклад Герлингера», если таковой существовал? Не лучше обстоит дело и с «интервью» Аденауэра. «Ньюс кроникл» действительно имела своего собственного корреспондента в Германии, он действительно написал серию статей о ситуации в британской зоне, но ни в одной из них, равно как и ни в одном сообщении Ассошиэйтед Пресс, нет ни малейшего намека на то, что такое интервью имело место. Опять-таки нам приходится верить на слово тому, что говорится на этот счет в мемуарах Аденауэра и его «авторизованной биографии».

Следует выслушать и другую сторону. Имеется, в частности, интересное свидетельство самого генерала Барраклоу, относящееся к 1959 году; он объяснил свое решение исключительно невозможностью найти общий язык с Аденауэром по практическим вопросам управления городским хозяйством. Бургомистр, по его словам, все время как бы умывал руки: мол, я делаю все, что в моих силах, если кому не нравится, это его проблемы. Такая позиция никак не устраивала оккупационные власти, причем отнюдь не только лично Барраклоу. В сентябре 1945 года Кёльн посетил глава оккупационной администрации всей зоны генерал Темп-лер; он был неприятно поражен, насколько Кёльн отстает в плане налаживания нормальной жизни от таких городов, как Дюссельдорф, Эссен или Дортмунд. Его высказывания по поводу тогдашней ситуации в городе, которым управлял наш герой, достаточно нелицеприятны: «Страшная разруха, не работают ни водопровод, ни канализация, нет ни освещения, ни продовольствия, повсюду вонь от разлагающихся трупов».