Виктор Будаков - Генерал Снесарев на полях войны и мира

«Конечно, куда веселей было бы состоять с Германией в “вечном союзе”, как учил и жаждал Достоевский. (И как Воротынцев тоже предпочитал.) Куда веселей было бы так же развить и укрепить наш народ, как Германия — свой. Но сложилось — воевать, и гордость наших генштабистов была — воевать достойно» («Август четырнадцатого»).

Одна стать — чреда патриотических заявлений с трибун, газетных полос, собраний, совсем иная стать — начать войну с первого дня и первого приказа четко, упредительно, разумно, ясно для всех. Увы, у русских запев дал царский манифест, душевно и эмоционально приемлемый, очевидный по искренности, но и обшесловный. Это ещё полбеды, но приказы командующих русскими фронтами и армиями оказались не на высоте военной чёткости, ясности и безусловности. В «Службе Генерального штаба» выдающийся военный учёный, профессор А.А. Зайцов даёт разбор приказов француза Жоффра и русских Жилинского и Самсонова, у последних — приказы беспомощные, нечёткие и длиннотные. И удивительные выражения, трансформация «озёрного пространства» у Жилинского в провиденциальное «в заозёрном пространстве» у Самсонова.

Вечные истоки муз — жизнь и гибель, любовь и ненависть, жестокость и милосердие, — сочетая высь и пропасть, нигде не проявляются более сильно, погранично, чем на войне. Минорное изречение «когда гремят пушки, музы молчат» реальностью обычно не подкрепляется. Поэзия — соприсущее бытию состояние, и крылья муз взмахивают, опаляемые под залпами-огнями орудий.

Многие поэты откликнулись на начало войны. Тон их строк был или пафосно поверхностен или же глубинно-трагичен: «Дождём размытые тяжёлые дороги и топи страшные неведомых болот» (Сергей Бехтеев).

В стихотворении Осипа Мандельштама, написанном в декабре 1914 года, чувствуется и память о недавнем победном летне-осеннем галицииском наступлении, и надежда, и, как иные полагают, уход от римско-католической идеи, и органическое приобщение к русской почве; между тем находят в нём и некое пародирование:

Офицер и поэт, вернее, поэт и офицер, по-лермонтовски — носитель чести, Николай Гумилев именно в военных стихах явил себя как подлинный талант, в его стихах суровая и праведная фронтовая страда, а воины — недавние пахари и косари — в испытательный час родины подвижнически действуют на ниве войны:

Тружеников, медленно идущих На полях, омоченных в крови, Подвиг сеющих и славу жнущих, Ныне, Господи, благослови.

Художественные, литературные именитости в числе впечатляющем устремились в шумноголосые эстрадные читки, дабы «вдохновить» на подвиг солдатскую массу и трудящийся народ. Но не все. Александр Блок отказался участвовать в этом смотре-параде прогрессивных декламаторов. И объяснил свой отказ жёстко: «Одни кровь проливают, другие стихи читают…» Но в начальные недели войны он часто приходил на вокзал провожать воинские эшелоны. Подолгу стоял на перроне, слушал отчаянно-залихватские и горько-прощальные песни, пьяные мужские крики, женские плачи и рыдания, ранимо наблюдал изматывающее душу зрелище: «Без конца взвод за взводом и штык за штыком наполнял за вагоном вагон». В этом мерном, овеянном народной песенностью, но и как бы тяжело идущем, скорбном ритме гениального блоковского стихотворения — бесконечность мира и войны, близость кровавого окопа, обречённость и мужество, боль за солдата, за народ, за Россию.

На кровавых галицийских полях — полк, дивизия, корпус Снесарева: его судьба как военачальника.

За три месяца до войны в Киевском военном округе проводилась военная игра. Разумеется, самую искусную и безошибочно исполненную игру корректирует жизнь, но здесь ошибка была заложена в самом основании игры: она проводилась в уверенности, что развертывание австро-венгерской армии будет проходить по плану, приобретённому, а попросту говоря, купленному русской разведкой, в частности, опытным контрразведчиком Марченко у восходящей звезды австрийского Генерального штаба полковника Редля; между тем боевые действия в августе 1914 года разворачивались при иных условиях: узнав о предательстве Редля, австрийская контрразведка «подсказала» ему застрелиться, а Генштаб, на сколько мог, изменил свой план: была произведена перегруппировка, полосы обороны и развёртывания удалены от границы на сто и даже двести километров, так что сразу русский удар пришёлся в пустоту.

Неужели, думал Снесарев, нельзя было перепроверить и для нового плана найти нового Редля, коль уж пошёл русский Генштаб по неправедному, но для контрразведок мира привычному пути подкупа?

Германия к 1914 году была готова к войне и опасалась ждать того дня, когда в такой же готовности будут и страны Антанты. Требовался более или менее благовидный предлог. Такой предлог скоро представился.

28 июня 1914 года выстрелом боснийского серба Гаврилы Принципа, студента и члена масонской ложи, в Сараеве был убит наследник австрийского престола Франц Фердинанд (и не потому ли, быть может, что он, доброжелатель славянства, будущее Австрии видел в союзе с Россией, но не в войне с нею?).

Австрия предъявила Сербии ультиматум — намеренно воинственный, посягающий на сербский суверенитет и непосильный для полной исполнимости. Горы страниц, не меньше чем об Аустерлице или Ватерлоо, исписаны как об убийстве, так и о калейдоскопе событий, последовавших вслед за ним, но многое и поныне остается неясным, во всяком случае, труднообъяснимым с точки зрения нормальной логики.

Мобилизация в России была объявлена 17 июля 1914 года. Через два дня Германия устами своего посланника в Петербурге ставит российское Министерство иностранных дел в известность, что с полуночи она находится в состоянии войны с Россией. Ещё через пять дней войну России объявляет Австрия. И недели не потребовалось, чтобы произошёл обмен такого рода «любезностями» между серединными государствами и Антантой.

За немногие недели русская армия завоевала большие земли, принадлежавшие Австро-Венгрии, и осенью взошла на карпатские перевалы. Среди взошедших был и Снесарев со своим полком.