Александра Богданович - Три последних самодержца

Обедал с нами Стишинский. Много серьезного говорилось, но впечатление — что не отдают себе отчета в Министерстве внутренних дел (Стишинский в том числе), что данное положение очень серьезно. Доказательство этому, что, например, Святополк-Мирский (помощник шефа жандармов) едет сегодня на Кавказ не по делам службы, а на свадьбу Шереметева.

Интересно говорил Суворин про Л. Толстого, что он неверующий, что противоречит в беседах о вере, чтобы проникнуться верою своего собеседника.

26 января.

Харьковец Сукачев, который знал Сипягина в бытность его в Харькове вице-губернатором, сказал, что его назначение министром внутренних дел всех там поразило, так как все его считали ничтожеством полным, что он любил только есть да кутить. Да и тут теперь из разговора Стишинского выходило, что и здесь главная забота Сипягина — «есть да кутить».

27 января.

Шамшина рассказывала, что многие, ехавшие на бал в Зимний дворец, говорили, что едут на бал к «Обмановым», у многих в карманах на этом балу был фельетон Амфитеатрова, некоторые даже там ссужали его другим на прочтение. Это рисует настроение высших слоев общества, так как во дворец попадают только известного положения люди.

28 января.

Вчера говорили про скандал в Петербургском губернском дворянском собрании относительно Мещерского («Гражданина»). Гласный Кашкаров предложил дворянам выразить свое сочувствие Мещерскому, и это было единогласно отклонено. Никольский говорил: на последнем докладе директоров департаментов Витте был мрачнее тучи, не мог скрыть своего расстройства, которое явилось вследствие того, что он назначен председателем сельскохозяйственной комиссии, так как это является для него casse-cou [84] Опасным местом (франц.). , — сельское хозяйство поднять немыслимо.

21 марта.

Был Н. П. Игнатьев. Говорил, что до сих пор не может забыть впечатления, произведенного на него св. Ольгой во Владимирском соборе в Киеве. Когда он сказал Прахову, который его сопровождал при осмотре им собора, что у св. Ольги вид сумасшедшей, Прахов ему отвечал: «А святые, разве они нормальные люди?»

17 апреля.

Суворин доволен назначением Плеве, в речи Плеве ему понравились слова: «Мы переживаем время, в котором есть глубокий смысл» (что-то в этом роде). Суворин говорит, что Плеве первый сознается, что мы такое время переживаем, что это очень честно.

1 мая.

Русский посол в Париже Урусов очень дельно говорил насчет прессы, что странное ее положение в России. Говорилось это по поводу беспорядков в Харьковской и Полтавской губ. и по поводу убийства Сипягина, что за границей циркулируют самые невероятные слухи. Газеты, менее расположенные к России, их печатают, а расположенные к России газеты являются в посольство за справками — правда ли это? Посольство никаких сведений дать не может, так как их не имеет. Тогда и эти газеты перепечатывают невероятные новости. Сказал он, что в Париже прямо говорится, что la Russie est en pleine revolution [85] Россия в разгаре революции (франц.). и проч. Урусов говорит, что все эти слухи про Россию идут из Кракова и Пешта, что там есть comission [86] Комиссия (франц.). , которая распускает все эти слухи, в которых есть всегда частица правды.

21 мая.

Сейчас заходил Суворин прощаться — едет вечером в деревню. Третьего дня он был вызван Плеве, у которого оставался 1 3/4 часа. Присутствовал при этом свидании Зверев. Суворин говорил, что вначале он очень стеснялся, что Плеве как будто его исповедовал, что на исповеди он не был с 1861 года, а вдруг пришлось у Плеве исповедоваться, да еще очень подробно. Но под конец Суворин разошелся, начал горячо говорить про Земский собор и про многое другое. При этом он даже рассмешил Плеве, рассказав про свое свидание с Аксаковым после того, как Лорису не удалось провести Земский собор. Суворин высказывал сожаление, что это не удалось. Аксаков же сказал, что слава богу, что не удалось, так как гр. Н. П. Игнатьев собирался открыть его в храме Спасителя в Москве, в котором предполагалось поставить столы и всех усадить так, чтобы лицом сидели к алтарю. Одно было затруднение — как посадить председателя, ему пришлось бы сидеть спиной к царским вратам. Все так было бы сделано для того, чтобы на этом соборе не говорили — вот почему и слава богу, что это не удалось, — все это Игнатьев испакостил бы. По мнению Суворина (я так поняла), у него после свидания с Плеве явился на Плеве такой взгляд, он его не понял, что он такое — консерватор или либерал. Он — и то и другое — так ему показалось.

23 мая.

Приходил к Е. В. гр. Игнатьев. Вот что мне удалось слышать из их разговора. Он говорил про Китай, что, когда затеяна была война, к нему приезжал гр. Муравьев, который тогда был министром иностранных дел, спросить его совета, как поступить — держать ли себя коллективно с другими державами. Игнатьев ему ответил — отнюдь этого не делать, а сейчас по телеграфу отправил депешу посланнику Гирсу, который болен, спросить об его здоровье и посоветовать ему для поправления оного ехать в Порт-Артур с семьей и там остаться подолее, но отнюдь не принимать участия во взятии Пекина. Игнатьев был и есть против занятия Порт-Артура, у которого бухта прескверная, никуда не годная. Тоже он против построенной Маньчжурской железной дороги — все это будет только пожирать русские деньги. Сказал он, что на его долю выпало провести границу — 10 тыс. верст между Китаем и Россией, что нам не следовало будить этого колосса, который нам теперь готовит много неприятностей. По его мнению, Муравьев был никуда не годный министр иностранных дел, что он его только ради его имени хотел взять в посольство секретарем, а затем Муравьев был назначен министром, приехал к нему и сказал: «Вы хотели меня сделать секретарем, а вот я — министр». Восток был совсем неведом Муравьеву.

24 мая.

Вчера, говоря про войну 1877 года, Игнатьев вспомнил, как приехал в главную квартиру к вел. кн. Николаю Николаевичу Р. А. Фадеев, которому вел. князь начал называть окружающих его лиц. Оказалось, что все были польские фамилии: Непокойчицкий, Кульчицкий, Левицкий и т. д. Тогда Фадеев, услышав все эти имена, воскликнул: «Точно штаб пана Собесского». Игнатьев признает, что много глупого было проделано в ту войну.

6 февраля.

Был Мануйлов. Оказывается, что он в Париже занимает должность политического агента Департамента полиции, а Ратаев там прямо по сыскной части. Сперва обе эти должности совмещал в себе Рачковский, который теперь, после отставки, поселился в Брюсселе, чтобы никогда не возвращаться в Россию. Мануйлов приехал к нам от Лопухина (директора Департамента полиции). Шли у них разговоры, между прочим, и о рабочих. По словам Мануйлова, Лопухин допускает, чтобы рабочие сходились, толковали, рассуждали и проч. У него есть во взгляде на рабочих либеральное направление. Насчет статей рабочего Слепова в двух номерах «Моск. Ведомостей» в Департаменте полиции так смотрят, что никакой Слепов тут ни при чем, что обе статьи написаны Тихомировым, к которому с недоверием там относятся.