Генрих Жомини - Политическая и военная жизнь Наполеона

Союз в том виде, как он был образован, выгоден был только для моей империи, между тем как следовало сделать его полезным и Франции, и Германии, и остальной Европе.

Этот договор был отправлен в Вену, для признания его Австрией. Я послал его также к Бертье и к Отто в Мюнхен для размена ратификаций; а на случай отказа приготовил армию к немедленному движению на Инн.

Венский кабинет, получив его вместе с известием о договоре, подписанном Убри, не почел за нужное начать войну, не имея ни армии, ни союзников для сохранения титула избирательной главы древней империи Оттонов (14), титула уже пустого в течение последнего века. Он предпочел отказаться от короны, которая вовлекала его во многие разорительные войны, удовольствовавшись титулом наследного императора Австрии, Венгрии и Богемии.

Так Франц II отказался от германской короны, полученной им в 1792 году, и начал под именем Франца I-го новую династию австрийских императоров. Это решение, признаюсь, превзошло мои ожидания: я думал, что должен буду сам идти в Вену для получения согласия. Нет сомнения, что договор, подписанный Убри, во многом содействовал успешному окончанию этого дела.

Подобное событие, узнанное в Берлине вскоре по восшествии моего брата Людовика на голландский престол и назначении моего зятя великим герцогом Бергским, угрожало Пруссии новыми столкновениями со мною, которых она надеялась избегнуть. Советники Фридриха Вильгельма только тогда поняли, как опасно было положение государства и раскаялись, что не придержались договора, заключенного с русскими в Потсдаме, или что не приняли вполне первого нашего трактата с Гаугвицем; но благоприятная минута была пропущена; могли ли они теперь одни выступить в борьбу со мною? Представляла ли им война непосредственную выгоду? Конечно, нет. Правда, что Пруссия занимала вторую степень в ряду германских государства; ее выгода требовала сохранить древний союз для увеличения своей федеративной системы и прикрытия себя нейтральными государствами; но ее вероисповедание лишало ее права на первую роль в римской империи. К тому же она могла вознаградить себя, образовав на севере контрфедерацию и соединясь с Саксонией, курфюрстом Гессенским, Померанией, герцогами Мекленбургскими и Брауншвейгскими; все эти земли находились уже под влиянием Пруссии, и она могла еще более усилить это влияние своим покровительством. Таким образом, силы Пруссии возросли бы по мере увеличения могущества Франции и взаимное отношение наше не изменилось бы ни сколько. Фридрих Вильгельм предпочел это средство войне: он стал договариваться об этом союзе; но договаривался почти как равный с равными, тогда как я имел более вассалов, нежели союзников и подписывал скорее приказания, нежели договоры.

Может быть я бы должен был для твердости моего здания передать Пруссии президентство рейнского союза, а не слабому принцу, наследник (Эммерих Дальберг) (15)которого, осыпанный моими благодеяниями, отплатил мне впоследствии неблагодарностью. И нация, и прусский двор, увлеченные таким расположением, искренно присоединились бы ко мне. Я бы имел верных союзников от Рейна до Немана, и следовательно мог бы все предпринять. Может быть скажут, что бесполезно было уничтожать могущество Австрии, воздвигая столь же страшное могущество другой державы, но Австрия имела без германской империи 24 миллиона жителей; а Пруссия вместе с Ганновером не имела и 10 миллионов; следовательно президентство в союзе, который едва ли заключал весь еще столько же подданных, не увеличило бы в такой огромной соразмерности могущества Пруссии. Притом же она была бы мне одолжена своим величием, а Австрия во всяком случае видела бы во мне виновника ее неудач и унижения. Пруссия, возвышенная в импорт на счет влияния Австрии, была бы в вечной вражде с Венским кабинетом, и следовательно осталась бы в союзе с нами на целое столетие. Наконец, если бы политика того потребовала, то достаточно бы было одного моего слова, чтобы восстановить членов союза против президента.

Недостаточно было думать о внешних делах, следовало утвердить мое здание, дав Франции учреждения, соответственные новому порядку вещей. «Мне следовало, как сказал человек, хорошо меня понимавший, создать для себя свои собственный особый век, потому что я сам создан был для, своего века. Прославившись как воин, я должен был сделаться законодателем. Нельзя было заставить революцию идти обратно, ибо для этого должно было снова подчинить сильных слабым, что противно порядку вещей и так следовало постичь дух революции, чтобы применить к ней особый способ законодательства; я полагаю, что преуспел в этом. Моя система переживет меня; я оставил Европе наследие, которого она не может отвергнуть, не впадая снова в варварство или в анархию. В сущности, правление Франции представляло обширную демократию, руководимую диктатурою. Этот образ правления удобен относительно исполнения, но он не прочен по причине пожизненности звания диктатора. Я должен был сделать его постоянным, издав неизменные учреждения и установив между троном и демократией твердые общества. Я не мог достигнуть цели с помощью могучей силы привычек и ослепления: я должен был все созидать, основываясь на истине; итак, следовало основать мое законодательство на непосредственных выгодах большей части народа, и создать выгоды для обществ, ибо выгоды всего важнее. Я издал законы, которых действие было обширно, но однообразно. Основанием их было поддержание равенства. Оно так глубоко начертано в этих узаконениях, что их одних достаточно для его сохранения».

Я решился с этого времени учредить среднее сословие. Оно было демократическое, потому что в него могли вступать лица, всегда и отовсюду. Оно было и монархическое потому, что не могло прекратиться и составляло бы ограду против этой самой демократии. Оно было, наконец, народное потому, что составлялось из всех, оказывавших великие услуги Отечеству. Но мне надлежало приготовить к этому мало-помалу умы, и я откладывал для лучшего успеха. Между тем декрет 30-го марта, извещавший сенат о розданных мною членам моей Фамилии государствах и о внутреннем управлении, им предписанном, уведомлял его также и об учреждении двадцати одного поместья в Италии. Поместья эти состояли в зависимости от моей империи. Бернадотт, по родству своему с моим братом Иосифом [Бернадотт был по жене своей зять Иосифа; они были женаты на двух девицах из фамилии Клари (16), марсельских уроженках; следовательно, родство с Наполеоном было весьма дальнее] получил княжество Понте-Корво, Талейран — герцогство Беневенуто.

Эти титулы, а потом достоинства, розданные генералам и важнейшим государственным лицам, различные степени почетного легиона и сенаторства, мало-помалу разрушили мысль о равенстве и уничтожении чинов. Равенство было сохранено в одних правах: оно только в этом случае благоразумно. После беспорядков революции, надлежало восстановить порядок, этот непреложный признак силы и твердости.