Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

На борту их встречал капитан.

— Где были?

— По набережной прошвырнулись. Дениза в лавку захотела зайти — пошли с ней.

— К Мустафе ходили?

— Ну да.

— Что-нибудь купили?

— Нет. Он ей вазочку подарил. Для фиалки или ландыша.

— Плохую покупательницу привел, — сказал он, оглядывая пассажирку.

— Так нет других. Не с Блюменфельдом же идти. — Это был еврей, спасавшийся от гонений на родине.

— Нет, только не с ним. Он там, пожалуй, все вверх дном перевернет. Сегодня камбуз с кабиной спутал и котел с супом опрокинул. Если так дальше пойдет, я его, пожалуй, в Адене арабам скину.

— Аден — это чересчур, капитан. Нельзя быть таким жестоким.

— Суп тоже жалко. На такой жаре снова его варить… Зайдешь ко мне потом, — и отошел от них, снисходительный и чуть-чуть рассеянный.

— Разбежались? — спросил ее Бенито. — Теперь до Порт-Саида. С вечера мы на вахте…

Она вернулась в каюту, которая за день раскалилась — не усидела в ней и вышла на палубу, движимая любопытством, обострившимся и усилившимся во время путешествия, и, уже избалованная мужским обществом, решила присоседиться к Блюменфельду, который скучал в одиночестве на корме возле машинного отделения. Он и во время движения судна сидел там же: словно не слышал рева машин, — а может, нарочно лип к этому месту: чтоб никто не составил ему компании. На берег он не выходил: боялся преследователей и погони.

— Я вам не помешаю? — Она присела на соседнее кресло, от которого он забыл или не сообразил вовремя избавиться. — Жарко, не правда ли?

Он поглядел на нее в упор с неприкрытой подозрительностью, отвернулся и ничего не ответил. Ей бы посидеть для приличия, встать и уйти, но ее разобрала ненужная и неуместная жалостливость.

— На берегу интересно. Я в первый раз в этих местах. А вы?..

Вместо ответа он рывком вскочил и убежал в свою каюту, расположенную по соседству с ее, а она замерла опешив. «Не надо совать нос куда не просят», — сказала она себе, но раскаяния такого рода всегда приходят с опозданием…

В Порт-Саиде, с которого начинается Суэцкий канал, офицеры, как и обещали, появились снова и пригласили ее — не куда-нибудь — а в известный публичный дом, именуемый за роскошь адмиральским: не то развлекали ее таким образом, не то испытывали на прочность.

— А что я там буду делать? — удивилась она.

— А там ничего делать не надо, — отвечали они. — Это как магазин: можете покупать, можете нет… Мы, собственно, будем в таком же положении…

Публичный дом так публичный дом. В конце концов, туристы для того и существуют, чтоб осматривать рассыпанные по свету достопримечательности. Они прошли мимо бронзового памятника Лессепсу и углубились в город: заведение было расположено рядом с морем, но скрыто для приличия стоящими в первом ряду домами. Здание было снаружи неприметно, но внутри оказалось едва не дворцом, украшенным мозаикой и выложенным персидскими коврами. Они прошли в роскошно обставленную большую общую залу. Туда вслед за ними сразу вошли пять или шесть женщин — явно европейского происхождения. Одеты они были со скромностью миллионерш: просто и дорого — от профессии у них был только резкий, дурманящий запах восточных духов, настоянных на розовой эссенции. Они относились к своему занятию как к самому естественному в мире и держались с удивительным, почти врожденным достоинством, которое, видно, всегда в них жило или было обычной их маской, а теперь еще и подогревалось присутствием в зале женщины. Зрелище это произвело на Рене неизгладимое впечатление. Она почувствовала, что их судьбы в чем-то схожи. Она тоже рисковала, как они, и все ставила на карту, но они делали это за деньги, за обеспеченность в будущем, а то, что придумала для себя она, не даст ей ни вознаграждения сейчас, ни покоя в старости…

С ними был еще один офицер, совсем юный мичман, который сбежал от них и через некоторое время вернулся: он молчал с виноватым видом, но заметно порозовел и оживился.

— Сбегал уже? — спросил Бенито, не стесняясь попутчицы. — Это у нас денежный мешок — ему все нипочем. Ты когда у родителей деньги просишь, говоришь хоть, на что они уходят? — Юноша молчал: ему было неловко. — На самом деле, все это пустое, — сказал Бенито, будто и это разъяснение входило в программу экскурсии. — Все эти ковры да пианино у окошка. Нужны адмиралам — чтобы вспомнили о доме, о котором тоскуют. Поэтому и называется адмиральским.

— А тебе это не нужно? — не то спросил, не съязвил Чарли.

— Нет. У меня и дома ковров нет — зачем они мне здесь? Ничего, что мы вас сюда сводили? — спросил он попутчицу.

— Нет, — с легким сердцем отвечала она. — Интересно.

— Вы у нас молодец, — похвалил он. — Ничем не гнушаетесь…

Они вернулись на пароход: больше в Порт-Саиде смотреть было нечего.

— Что-нибудь интересное видели? — спросил их капитан.

— Даже очень, капитан. Но один Бенедетто мог это пощупать.

— Этот Бенедетто! Где он?

— Сбежал по дороге. Побоялся, что будете его расспрашивать.

— Жди! Небось, в другое такое место побежал. Его отец сюда и отправил, чтоб оградить от него соседских девок. Вы извините меня, ради бога, — спохватился он, вспомнив о стоявшей рядом девушке. — Эти наши морские подробности…

— Ничего. Она своя в доску, — сказал Бенито, и Блюменфельд, почему-то оказавшийся рядом: он незаметно подошел к ним с борта — здесь вздрогнул, словно ему раскрылся некий секрет, отвел от них невнимательный, напряженный взгляд и пошел спотыкаясь на корму — коротать время в одиночестве…

Суэцкий канал прошли за пятнадцать часов: вечер, ночь и утро. Допускаемая скорость здесь была десять километров в час, пять с лишним узлов в морском исчислении, — только в естественных расширениях канала, в озерах, которые он пересекает, разрешалось ее увеличение. Они выходили в Суэце, Джидде и Адене. В Адене было светопреставление, кошмарный сон наяву: голая скала над морем, костлявые, хилые, истощенные арабы разного возраста — многие из них харкали кровью — лезли с борта на корабль, брали его приступом: клянчили, вымогали истошными голосами подачки, почти угрожая пассажирам своим изнуренным туберкулезным видом.

Едва отошли от этого ада, как новое событие, на этот раз чрезвычайное. Сбежал Блюменфельд — как раз в том Адене, куда капитан грозил его высадить: исчез после кратковременной стоянки в порту. Вещи его остались — он взял с собой только самое ценное: паспорт, деньги.

— Зачем я сказал тогда это? — сокрушался капитан. — С кормы же все слышно. Когда машины останавливаются. Испугался, что я его им брошу.

— Может, он с самого начала знал, что высадится? — спросил Бенито, более скептичный и недоверчивый. — А вас водил за нос? И всех других тоже?