Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

— Посмотреть? — спросила она Жана.

— Посмотри, конечно, — поспешил сказать он. — Расскажешь потом. Времени нет читать … — Затем поскучнел, одумался: — Хотя все равно не знаю, что я со всем этим делать буду. Надо же будет потом все ребятам рассказать.

— Я и расскажу, — обещала Рене. — Могу занятие провести. Я делала это уже с отстающими ученицами.

Он изумился:

— Так это в школе, а в ячейке?!

— Какая разница? — резонно возразила та. — В классе или у вас. Главное — какая книга…

Книга оказалась трудной и для нее: слишком много в ней было наворочено. Она решила — в соответствии с замыслом автора — разбить ее на три части и ограничиться на первом занятии происхождением семьи, которая все-таки людям ближе и понятнее. Она въелась в текст, вызубрила наизусть все возможные сочетания первобытного свального греха и кровосмешения и через три дня объявила отчиму, что тот может назначать день сходки.

— Все прочла?! — Жан не поверил ушам.

— Прочла все, но подготовила только про семью.

Он засомневался.

— Это зря. Надо бы все сразу. Чтоб больше к этой мути не возвращаться. Второй раз не выдержат, — пояснил он, но вынужден был отступить и подчиниться: — С другой стороны, и правда: все сразу не получится. Каша выйдет… Ладно. Соберу я свою бражку…

Пришло много народу: вдвое-втрое больше против обычного. Жан оповестил кого мог лично и повсюду расклеил написанные от руки афишки, извещавшие о публичном изучении работы Фридриха Энгельса и о том, что его будет разъяснять и комментировать Рене Салью. Это была фамилия отчима, а для Рене — первый в ее жизни псевдоним. Выгоден он был обоим: ей не нужна была лишняя огласка, а Жану было лестно, что у него такая способная и грамотная падчерица. Члены ячейки пришли с женами и с приятелями, которые привели, в свою очередь, супруг и подружек: развлечения в Стене, как уже было сказано, были нечасты, и народ охотно откликался на каждое. Чтение великой работы состоялось в том же кафе: оно использовалось ячейкой на все лады — как сменная площадка в нынешнем цирке. Хозяин пришел по этому поводу в самое скверное расположение духа: попробовал выставить на прилавок бутылку красного, но его тотчас осадили — вино было не к месту и не ко времени. Рене посадили за отдельный столик, где она, по обыкновению своему, аккуратно разложила брошюру и собственные к ней комментарии, сама же, в ожидании знака от отчима, чинила карандаши и наблюдала за аудиторией. Народ кругом был простой и непритязательный; некоторые пришли прямо с завода, от них пахло рабочими спецовками, смесью металлической пыли с машинным маслом. Она почувствовала себя во главе этих работяг: если не Жанной д'Арк с мечом в руках и в доспехах на холщовую рубаху, то Ариадной, факелом знаний в руке указывающей дорогу из запутанного лабиринта жизни…

Она никого в зале не знала, но это не мешает, а скорее помогает лектору сосредоточиться. С одним она все же была знакома. Это был Жак, семнадцатилетний парень с их улицы, — веселый, с лукавым круглым лицом, которое еще больше ширилось в улыбке всякий раз, когда он обращался к понравившейся ему девушке, а поскольку нравились ему все девушки без исключения, то и улыбка, можно сказать, не сходила с его скул, бескрайних и любвеобильных. Рене ему тоже была по душе, и он не раз останавливался на улице, чтоб поболтать с ней, явно выделяя ее в этот миг среди всех прочих. Рене была серьезная, не расположенная к флирту девушка, и никому в голову не приходило ухаживать за ней — одному Жаку все было нипочем, он мог влюбиться и в особу строгого поведения. Рене была признательна ему за это, хотя и не отвечала ему взаимностью. Впрочем, в последнее время (это было настолько известно, что дошло и до Рене, обычно далекой от уличных сплетен), он увлекся Жозефиной, приезжей савояркой, работавшей на фабрике под Стеном и жившей в общежитии. Он пригласил ее на чтение Энгельса — и сам только из-за нее и пришел, но Жозефина подвела его, и он сокрушался вслух:

— Ну что за девушка?! Как что-нибудь попроще: под ручку пройтись или по бульвару прошвырнуться, так согласна, а как что посерьезнее, так на тебе!..

На самом деле все было наоборот: Жозефина, искушенная в жизни и в любви девушка, наслышанная о характере и повадках своего приятеля, не разменивалась на мелочи и отказывала ему именно в том, что сам он считал делом самым естественным и незначительным. Именно поэтому он и позвал ее на Энгельса: как на нечто достойное и возвышенное, но она и Фридрихом пренебрегла, не удостоила его вниманием. Жак был сильно раздосадован этим и снова начал поглядывать на Рене, всерьез думая над тем, чтобы дать отставку чересчур разборчивой подруге, не являющейся даже на такие свидания, как это.

— Чтоб я еще раз с ней связался! Ни на что рассчитывать нельзя. Не хочет даже лекцию послушать, ума набраться.

— Да у нее небось стирка, — сказал сосед. — Им воду раз в неделю греют. Она в общежитии живет?

— Жозефина?

— А кто еще? У тебя, гляжу, большой выбор.

— Нет никакого выбора! — соврал он. — Какая может быть стирка, когда такого человека изучаем?! — и, приободрившись, особенно выразительно поглядел на Рене, так что та не поняла, относятся ли его чувства к ней или к Энгельсу.

Отчим подал знак. Рене встрепенулась, уткнулась в лежащие перед ней бумаги, вцепилась в них, как орел в жертву, которую забыл на время, но не переставал держать в когтистых лапах. Она заранее решила не мудрствовать, но следовать в изложении за автором, который, как известно всякому читавшему этот труд, делил историю человечества на три ступени: дикости, варварства и цивилизации. Происхождение семьи терялось в седине веков, но седины эти сохранились в отдаленных уголках земли, и это позволило кое-кому приступить к их изучению. Рене начала с кровно-родственной семьи у ирокезов. Она широко пользовалась дословными цитатами: этому ее учил преподаватель литературы, любивший свой предмет и говоривший, что лучше классиков все равно не скажешь и что надо лишь читать с хорошо поставленной дикцией: чтоб выразительностью интонаций и патетическими переливами в голосе оттенять наиболее важные места и фразы священного текста.

— «Здесь все деды и бабки являются друг другу мужьями и женами, — следуя его совету, нараспев, приятным голосом читала Рене, дружелюбно оглядывая слушателей. — Их дети, то есть отцы и матери, и потом дети третьего поколения — это третий круг общих супругов, правнуки — четвертый. Братья и сестры — родные, двоюродные и более далеких степеней родства — все считаются между собой братьями и сестрами и уже в силу этого — мужья и жены друг другу»… Непонятно? Я тоже сначала не понимала, но потом все нарисовала и стало ясно… — и показала аудитории схемку со множеством стрелок, направленных в разные стороны, которые скорее запутывали, чем проясняли положение. — Тут, в общем, все друг другу и супруги и родители. Это пока что стадия дикости…