Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

— Не знаю, — уклонилась от ответа Рене: ее заинтриговал этот человек, и интерес к необычным и одаренным людям со странной судьбой надолго задержал ее потом в разведке. — Я не ем шоколада.

— Ответ предельно ясен, хотя и зашифрован, — сказал Казимир. — Люблю ясность иносказания. Без нее в нашем деле никуда. А где Шая? — В его голосе послышалась озабоченность. — Он обычно не задерживается. А вот он… — Он открыл дверь Шае. Тот, как и в прошлый раз, был весел и подвижен, как ртуть, и круглое лицо его лучилось и щурилось в хитрой и лукавой улыбке, будто шел он не на конспиративную явку, а на свидание с женщиной. — Что задержался?

— Смотрел за консьержкой. Между парадными дверьми стоял: не будет ли звонить после вас. За вами шел, — кивнул он Огюсту и Рене.

— Мы вас не видели, — сказала Рене.

— А меня никто не видит. Прозрачный, как из целлулоида. А консьержка с телефоном — нет ничего хуже. Одной рукой вам машет вслед, другой номер набирает.

— Не звонила?

— Нет. Спросила только, не к вам ли и я тоже.

— Это потому что сразу после них. А Филип где?

— Теперь он смотрит: не звонит ли после меня. Что вы ей говорите хоть?

— Говорю, что набираю людей в колонию. В Пондишери, на работу с каучуком. — И уточнил: — Не бойтесь: администраторами, а не сборщиками гуттаперчи. Знайте, если спросит. Объявление дал для прикрытия. Не куда-нибудь, а в «Пти-Паризьен». Приходится отвечать на телефонные звонки, когда сижу здесь. Что, слава богу, не часто бывает. Вот и Филип. У него свой ключ.

— А почему у меня нет? — пожаловался Шая. — Мне как раз такой комнаты не хватает! — и подмигнул Рене. — В ней спрятаться ничего не стоит. В этом огромном гардеробе, например. Тут для двоих уголок найдется, — и огляделся по сторонам в поисках других укромных мест, в которых можно было скрыться, если бы вдруг нагрянула полиция…

Пришел Филип, они посерьезнели. Филип вел заседание: видно, занимался бумажной стороной дела.

— У нас сегодня Рене Марсо, дочь профсоюзного деятеля и крестьянки, секретарь Коммунистической молодежи девятого района Парижа. В юношеском движении с пятнадцати лет, недавно получила степень бакалавра по философии, сейчас студентка Сорбонны и Политической школы, но хочет целиком посвятить себя боевой нелегальной борьбе с международным империализмом. Самые лучшие рекомендации от нескольких известных коммунистов — каких, не буду называть, чтоб не очень зазнавалась, — пошутил он. — А если говорить правду, то такие рекомендации не оглашаются. Так что всем нашим требованиям ты, Рене, подходишь — давай теперь тебя послушаем, что ты хочешь найти для себя в этом закрытом для других участке международного рабочего движения, который, сразу скажу тебе, опаснее всех прочих. Мы, конечно, не оставим тебя в беде, если что случится, но об этом надо знать с самого начала, да ты и сама это понимаешь. Многие из товарищей, которых, как мы говорим, посадили за антимилитаристскую деятельность, на самом деле были связаны с нами. Не все конечно, но многие.

Казимир перебил его:

— Что ты все о грустном? Совсем это не обязательно. Умный человек в их сети не попадает — погляди вон на Шаю. Чем бы ты, Рене, хотела у нас заняться?

Она не поняла:

— Есть выбор?

— Спросим, конечно, к чему у тебя душа лежит. Иначе толку не будет. Не знаешь нашей работы? Курьером можешь быть, вербовать новых сторонников, секреты воровать — к чему у тебя душа ближе?

— Там разберемся, — сказал Шая. — Что вы девушку в краску вгоняете? Такие вопросы и уголовникам не задают — каждый выбирает по ходу дела.

— Я бы хотела, — не слушая Шаю, сказала Рене, — делать то, что не противоречит естественному праву человека.

— Ты что?! — испугался за нее Огюст. — Какие естественные права?!

— Погодите, — заинтересовался Казимир. — Она же учится на юридическом факультете Пусть объяснит — юристы-то мы не очень грамотные. Не до того — с нашими делами да занятиями.

— Естественным правом каждого является право на жизнь и свободу выбора, — сказала, как на экзамене, Рене. — Поэтому, например, вербовать я никого не буду.

— Почему? — спросил Казимир.

— Потому что каждый волен жить как хочет, и склонять человека к тому, что он считает преступлением, само по себе незаконно.

— Рене! — вскричал Огюст. — С такими мыслями здесь делать нечего!

— Да погодите вы! — сказал польский еврей, от рождения привыкший к склокам и к сварам. — А с государством можно бороться?

— Можно и нужно, — отвечала та. — Государство само ведет себя преступно.

— Теперь, кажется, начинаю понимать, — сказал Казимир, не вполне потерянный для юриспруденции. — Интерес одного человека выше государственного?

— Вот именно, — сказала Рене. — Я лучше буду курьером — для тех, кто сам решил свою судьбу. А остальных оставлю в покое. Нельзя обманывать людей — это всегда выходит боком.

— Может быть, и так, — сказал Казимир: не то всерьез, не то в поисках примирения. — На последнем процессе самое большое впечатление произвели те, кого обманом вовлекли в сбор разведывательных данных. Народу это больше всего не понравилось. Не трогайте простых людей — так сказал мне один в зале.

— Именно вам? — удивилась Рене.

— Вообще сказал, никому в частности. Я с ним вместе возмущался… А может, и мне специально, — передумал он вдруг. — Сейчас, с твоей помощью, догадался: французы бывают проницательны… Ладно, Рене. В нашем деле нужны мыслящие самостоятельные люди, имеющие свои принципы и поступающие в соответствии с тем, что считают нужным… — И прибавил с грустным польским местечковым юмором: — В России бы твоя философия не подошла: там естественное право не в почете, а здесь — давай, действуй!.. — И те двое, Филип и Шая, одобрительно переглянулись. — Курьером так курьером. Вербовщиком тебе действительно быть не надо. Для этого есть другие … Будешь деньги получать, — прибавил он тоном посуше. — Пятьсот франков — немного, конечно, но столько получает рядовой Красной Армии: во всяком случае, на французской территории. А командировочные, дополнительные расходы они будут оплачивать, — и указал на Шаю и Филипа. — Связь пока через Огюста, он при необходимости свяжет с Шаей и обратно. Что, отпустим их?

— Вроде так, — сказал Филип и задвигался на своем стуле: был доволен исходом дела. — Нам тут еще кое с чем разобраться надо…

Огюст понял, что от него с Рене хотят отделаться. Это не входило в его планы.

— Казимир, а как быть с выгнанными моряками? Мы это дело провернуть хотим.

Казимир посуровел.

— Так где ж оно? Я давно о нем слышу — и никакого движения… Вы сказали о нем Барбе, тот был в Москве и о нем даже не заикнулся … — Он смотрел жестко и выразительно. — Где они, эти списки? Кому вообще эта мысль в голову пришла? Я прежде всего этого не понял. Вам?