Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

Письмо от него привез его брат Роберт. Звали его так, потому что он вел торговые дела в Южной Америке и там его имя в английском переложении звучало солиднее и убедительнее. Он пока что был коммивояжером, но мечтал о собственном деле. Он приехал к ней из Марселя: съездил к Огюсту и захотел поговорить о нем; судьба брата его волновала — особенно теперь, когда он был на другом конце земного шара и не мог ни помочь ему, ни как-то повлиять на его положение. Не будь этого разговора, она, может быть, и не поехала к Огюсту, потому что была на него сердита, но Роберт растрогал ее своей братней заботливостью.

— Я был у него только что — он мне про вас рассказывал, — сообщил он, как бы невзначай посматривая на Рене и прощупывая ее взглядом. — Он просил, чтоб вы приехали к нему и взяли кой-какие письма, которых он не мог мне доверить… Что за странную жизнь вы ведете? — и снова ненароком глянул на нее, сверяя свои впечатления с рассказом о ней Огюста. — Вы, правда, еще молоды, а ему сорок три — ему скоро на пенсию идти по морским правилам, а он всего-навсего мичман. Что это за пенсия будет, мичманская? Я про такую даже не слышал. Съездите к нему, пожалуйста. Я еще и денег ему недодал: сказал, что нет, а на самом деле пожадничал. Вы же знаете, мы, французы, народ прижимистый. Я хорошее дело с аргентинской бараниной провернул, — грустно похвастался он. — Перспективный рынок — хочу им заняться, — и подал ей деньги, свернутые в рулончик. — Извините — в таком виде, походном. Нам приходится верхом ездить: засовываем в сумки — привыкли. — Лицо его было не по-здешнему загорелым и обветренным. — Не хотите к нам? Здесь скучно — по сравнению с нашими просторами. Тут все замызгано, заезжено — поэтому, наверно, и беситесь: развернуться негде. Я ему то же самое сказал, а он мне: я здесь останусь, докажу им свою правоту. А мне кажется, он работать не хочет — вот в чем беда… Поедете? У вас с ним вроде любовь была? Короткая?

— Он и это рассказал? — Она недовольно качнула головой, но пообещала: — Поеду — для вас хотя бы.

— Правда? Если будете в Аргентине, приезжайте, — приободрился он. — Вот моя карточка.

— Если буду, непременно заеду, — пообещала она и поехала в Марсель к Огюсту: как-никак, первый любовник — почти что родственник…

Огюст встретил ее на дебаркадере, у которого стоял сухогруз. Немногочисленная команда разошлась, он один ждал ее: она сообщила ему время приезда. Она не обрадовалась встрече, да и он, хоть и изобразил на лице противоположные чувства, оставался раздраженным и злым, каким был до ее появления.

— Смотри, в какую дыру засунули! — с места в карьер начал жаловаться он, показывая ей одно за другим помещеньица пароходика, стоявшего без груза. — Знаешь, что они мне в вину вменили?! Не догадаешься! Что я ввел в заблуждение партию, когда написал, что ушел из флота лейтенантом, а на деле был мичманом! Ты можешь это себе представить?! Андре Марти, этот матрос, который офицеров терпеть не может, мне за это выговаривал! Он был председатель комиссии! Вот дрянь, а?! А это каюта?! Можно ночевать в ней?.. — Каюта и вправду представляла собой щелястую дощатую кабину с деревянными нарами и откидным столиком в качестве единственной мебели. — Вот за этим столом я пишу письма и прошения. Которые ты отвезешь в Париж, потому что по почте они не доходят.

— Почему?

— А я почем знаю? Потому что брать не хотят. Я их даже Роберту не дал. Он был у тебя?

— Был и деньги передал. — Она отдала ему походный сверток.

Он чуть повеселел:

— Хоть это. Платят-то гроши. Все те же двести франков. Проклятие какое-то!.. Нары не хочешь опробовать?

Она не сразу поняла, что он имеет в виду:

— Что?.. Ах это?.. Нет. Не в настроении.

— Я б тоже был не в настроении. Не та обстановка. Тогда не будем тянуть резину — вот тебе мои письма, отдай их, пожалуйста, по известному тебе адресу. И если можно, не читай их. Ты к этому должна уже привыкнуть.

— К кому они?

— К Марсель Кашен, — неохотно отвечал он.

— И какого они рода?

— Смешанного. Любовные, с одной стороны. — Он решил не стесняться. — У меня с ней был непродолжительный роман. Когда я на гребне волны был.

— Такой же непродолжительный, как со мной?

— Нет, чуть подольше. Но все-таки… Может, по старой памяти похлопочет. Отец вроде снова в почете. Во всяком случае, на виду остается. Какая-то вечная непотопляемая фигура.

Она помешкала.

— Возьму, но вряд ли она захочет со мной встретиться, — и рассказала ему о своем последнем свидании или, скорее, столкновении с подругой.

Он выругался.

— Вот шлюхи! Думают только о себе! Сами исподтишка во всем участвуют, а как до дела доходит, невинны, как кролики! Не может, видите ли, сидеть с тобой рядом — это ж надо придумать!

— Ты думаешь, Кашен может помочь тебе?

— Если захочет? Уверен! Он продался русским еще тогда, когда поехал туда в первый раз. Зачем, ты думаешь, он приглашал тебя в газету?

— Познакомиться с юным секретарем района.

— Да жди! Он уже смотрел на тебя вполне определенным глазом: чтоб составить мнение! И передать кому надо, если спросят.

— А Марсель? — Рене не хотелось бы, чтобы и ее подруга, пусть бывшая, тоже участвовала в заговоре.

— А это вечная при отце секретарша. Ему приглашать неудобно — она за него это делает. Это ж высший свет — тут все имеет смысл, ничего просто не делается. Ты с ней училась?

— Училась короткое время.

— Она окружена была всякой модной швалью — так ведь?

— А ты откуда знаешь?

— Это все знают. И это тоже объясняют высшими соображениями. Все ясно как день. Вот я и пишу ей: может, захочет снова увидеть, попросит отца вызволить меня отсюда. Мы с ней недоспали, — совсем уже цинично прибавил он.

— Ты с ней или она с тобой? — Рене вынуждена была спрашивать в том же духе.

— Это обычно обоюдно. Значит, наотрез отказываешься?

Она опять не сразу поняла, что он имеет в виду, поэтому помедлила.

— Наотрез.

— А говорила, до первого несчастья, — напомнил он.

— Значит, только свои несчастья имела в виду. Слушай, — и Рене, прежде чем уйти, спросила (добрый ли ангел это ей напомнил или злой — это как смотреть на вещи): — Тебя сослали сюда, ты съехал, но обо мне ты мог бы подумать?

— Я о тебе только и думал, — напыщенно сказал он, полагая, что она имеет в виду их интимные отношения.

— Я не о том, что ты думаешь. Через тебя я должна была связываться с Казимиром. Если ты это еще помнишь… Ты уехал, канал c тобой закрылся. А вдруг понадобится.

— Господи, вот ты о чем. Был где-то. Подожди, кажется, в записной книжке, — и полез в китель, висевший на стуле в его каюте.

— Ты такие вещи в записной книжке держишь?! — изумилась она.

— А где же?.. Вот. Перепишешь?

— Дай мне эту страничку: я ее уничтожу… Все, Огюст. Телефон я запомнила, письма Марсель взяла, деньги тебе отдала, давай прощаться.