Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

— Может, позвать доктора? — предложила она: как всякая консьержка, она боялась заразы в доме.

— Не нужно. Не нужно ведь? — спросил он Рене.

— Я лучше себя чувствую, — отвечала та, и это было правдой: в той мере, в какой лучше чувствуют себя люди, не имевшие крова над головою и только что нежданно его приобретшие.

— Может, надо еще что-нибудь? — спросила консьержка.

— Я все куплю вперед. Газет только не купишь.

— Барышня любит читать газеты?

— Хочет выиграть по лотерее, — соврал вместо нее Роберт. — У нее много билетов. Что вам привезти, мадам, из Аргентины?

Та закокетничала.

— Так много внимания!.. Говорят, там пончо хорошие. Здесь сидеть прохладно.

— Как в прерии: так и дует, — согласился он. — Заказ принят, — и поднялся с Рене на этаж. — Сейчас принесу вам поесть да выпить. Какое вино предпочитаете?

Ей стало совестно.

— Роберт, не утруждайте себя, пожалуйста. Мне неловко. Потом вы сказали, что у вас через час поезд?

— Другой будет. Их много. Невестка для меня — после матери сама близкая родственница, — после чего, усмехаясь, пошел за покупками и вернулся с огромным узлом, который сложил по-походному в угол. — Вы извините: мы в Аргентине так привыкли и не можем и в Европе отвыкнуть, — потом ушел, благопристойный и чинный, как какой-нибудь клерк из провинции, и она заметила, что он не взял с собой саквояжа, приготовленного в дорогу…

О большем и мечтать было нельзя. Квартира с едой, с телефоном и с благожелательной консьержкой, мечтающей о пончо из аргентинской шерсти. Оставался Робер, которого она (она знала это) выставила из дома и который бог знает где сейчас обретался. С Огюстом они были как антиподы, и революция из двух братьев выбрала не лучшего.

Роберт вернулся через три дня, бодрый, деловой, целеустремленный. Он принес ей огромный сверток газет — от «Юманите» до злобно-правого «Intransigeant», взял для приличия что-то из ящика письменного стола и сказал, что едет в новую командировку. На нем была в точности та же одежда, в какой он уехал три дня назад, а так не бывает, когда человек где-нибудь останавливается: что-нибудь да переменит — галстук завяжет иначе или поправит узел.

— Роберт, — сказала она ему, — давайте не ломать комедию. Я в последний год только и делаю, что езжу взад-вперед и кое-что в этом понимаю… Где вы ночевали сегодня? К вашему костюму прилипла соломинка.

— Наверно еще из Аргентины. Вы же знаете, как мы там ночуем.

Она не дала обмануть себя:

— Может, это и любовное приключение, не спорю, но мне кажется, что вы отдали мне квартиру, а сами мыкаетесь где-то, — и чтоб он не врал далее, спросила: — Когда вы должны вернуться в Аргентину?

— Это вопрос, — признал он. — Тот билет, что через час, был в Гавр.

— Чтобы оттуда ехать в Буэнос-Айрес? — Он молча признал это. — Так сказали бы мне. Я б нашла другое место.

Он посмотрел на нее в своей излюбленной ястребиной манере: вскользь и сверху.

— Квартиры у вас, Рене, не было. Это у вас на лице было написано. И как мне было не уйти? Остаться с невесткой под одной крышей? Что б сказала консьержка?

Она смешалась от этого упрека, сказала невпопад:

— Так отдали бы ключи в крайнем случае. Оформили бы договор сделки.

— Оставить вас одну, без прикрытия, тоже было нельзя, — сказал он так, словно уже думал над этим. — Консьержка бы донесла. Я тоже читаю газеты. Кругом полно полицейских. Меня, с моим благонравным видом, три раза останавливали на улице.

— Вы спали где придется?

— Вроде того, — признал он. — Хотя мы в Аргентине привыкли к этому.

— К тому, чтоб на улице спать?.. Знаете что, Роберт?..

— Зовите меня, пожалуйста, Робером.

— Тем более. Либо вы ночуете здесь же, либо я иду искать себе другое место. Не хватает еще, чтоб вас под общую гребенку загребли. Когда вы вообще думаете возвращаться в Буэнос-Айрес?

— Туда я уже отзвонился. Сказал, что у брата неприятности. Они поняли: и у них тоже есть газеты… Давайте так. Я буду спать на кухне, вы — где спали… Пойду в ванную — мечтаю о ней, как конь о конюшне. Вам ванна не нужна?..

Пока он мылся, она дозвонилась до Казимира. Он приехал раньше времени и обещал принять ее на следующий день, на явочной квартире. Она думала, что шум воды заглушит разговор, но Робер все слышал:

— Вы идете куда-то? — Он спросил это почти безразлично, но было заметно, что он насторожился. Ее вдруг взяли сомнения.

— Да. Надо решить кое-что, — сказала она уклончиво, исподтишка следя за ним.

— Поедешь куда-нибудь или здесь останешься? — спросил он, и в голосе его послышалась требовательность и личная заинтересованность.

— Это важно? — так же напрямик спросила она.

— Конечно. И брату… И мне тоже.

— Так кому больше?.. У меня с твоим братом, Робер, считай, ничего не было. Приехала к нему больная до бесчувствия, показалось, что умираю, и испугалась, что никогда любви не узнаю.

— Узнала?

— Отношения эти — да, любви — нет. Что тебе еще сказать?

— Мне это все без разницы, — сказал он довольно грубо и жестко, чего она от него не ожидала. — Мне нужно знать, останешься ты или уедешь.

— Это не только от меня зависит.

— А от кого еще? Мы свободные люди.

— Я связана с другими… Пойду завтра и узнаю, что к чему… — и он отошел от нее, пасмурный и неприветливый, и всю ночь проворочался на кухне: она слышала это, пока не заснула…

Казимир сказал ей, что нужно эмигрировать. Сначала в Германию, потом, когда будут готовы документы, в Россию: ее ждут там в школе особо одаренных разведчиков. Документы нужны и для Германии, но эти проще — ими займутся здешние товарищи. А те, что для России, надо будет ждать довольно долго, потому что для каждого такого паспорта готовится целая легенда.

— А здесь вам оставаться нельзя, — сказал он. — Они не успокоятся, пока всех не пересажают: Хотят уничтожить вас с корнем — об этом у нас прямые сведения из французского правительства.

— Это мне решать или кому-то другому?

Он устало посмотрел на нее.

— Вам — кому еще? Но в случае отказа мы слагаем с себя все обязательства. И вообще ни мы вас не знаем, ни вы нас. Вы понимаете, что я хочу сказать.

— Когда мне дать окончательный ответ? Это все-таки не шутка — оставить родных, родину, товарищей.

— Никто не говорит, что шутка. Нам не до шуток, Рене. Я сам не знаю, когда видел в последний раз своих родителей. Они в Румынии — и что там с ними сигуранца делает, не знаю… — и поглядел на нее с тяжелым спокойствием, почти нечеловеческим в своем бесстрастии. — Тебя за полицейского агента приняли?

— Да. Может, я вправду на него похожа?

— Да похожа! Что ты говоришь? Лишь бы он не был на него похож. Извини меня за него. Черт бы побрал — никогда не знаешь, где поскользнешься… Он не знает, где ты?