Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

Мария глянула искоса:

— Никто… Здесь, правда, не было рабочих дружинников и спартаковцев… — но тут же добавила: — Но у них и не было бы приказа действовать.

— А без приказа нельзя? — спросила Рене, и Мария деликатно промолчала. — Во Франции была бы драка: никто б не ждал, когда ему это скажут. Чтоб на людях ударили женщину?!. А с евреем-хозяином?!

Мария, словно была в чем-то виновата, перевела разговор на другие рельсы:

— Хорошо, что мы в стороне остались… Я, собственно, сюда по заданию шла. И тебя с собой взяла, потому что по одному в такие места не ходят. Так что ты, считай, участвовала в боевом задании.

— Ходили смотреть певицу, чтоб вовлечь ее в нашу деятельность?

— Что-то в этом роде. Но ничего б не вышло.

— Почему?

— Разве ты не видела, какая она? С ее лохмами и румянами? Богема, Рене — нам не нужны такие.

Рене была все еще зла: на штурмовиков, на себя самое, на завсегдатаев кафе, на его случайных посетителей.

— Тебе не кажется, что мы чересчур разборчивы? — Ей хотелось сказать «вы» вместо «мы», но она вовремя спохватилась. — Может быть поэтому все так и идет? У хорошего хозяина все в хозяйстве сгодится… — («А у плохого и сам он лишний», хотела добавить она, но снова удержалась.)

— Ты как крестьянка рассуждаешь, — не споря с ней, заметила Мария. — Мы, русские, тоже такие… — Потом у нее невольно вырвалось: — Иногда мне кажется, что мы сами хотим, чтоб он пришел к власти… С ним проще воевать, чем с традиционными западными демократиями… — и испытующе глянула на Рене: можно ли открываться ей подобным образом. Но инерция доверия взяла верх, и она сказала еще: — Тут скоро жарко станет. И не только здесь… Мы раньше вдвоем с мужем работали — его теперь в Москву взяли, и я не знаю, к лучшему это или к худшему… — И Рене, образумившись, перестала нападать на нее, а взглянула с острым сочувствием. Мария умолкла, и Рене не стала расспрашивать, кто ее муж и что он в Москве делает. И так Мария сказала больше, чем следовало…

Надо было вести светскую жизнь и готовиться к мнимому экзамену. Рене купила учебник русского языка, обернула его бумагой, чтоб не было видно названия книги, зубрила неодолимые для француза склонения и спряжения и, уходя, прятала его подальше: на высокий шкаф, под книги или в старую изразцовую печь, ныне бездействующую и служившую украшением комнаты, — на случай, если любопытной хозяйке вздумается обыскать ее вещи. Она жила уединенно. Обсуждать то, что ее волновало, было решительно не с кем. Мария, в редкие встречи с нею, говорила теперь мало: может быть, жалела, что разоткровенничалась в прошлый раз, и хотела показать, что это был случай, на который не следует рассчитывать в будущем. В начале декабря прокатили Гитлера: вместо него (а все ждали, что будет он) канцлерское кресло получил генерал Шляйхер. Это было событие, могущее повести к политическим дебатам, и хозяйка дежурила в этот день в столовой с особенной бдительностью. Она первая завела разговор о случившемся: чтоб направить его по верному руслу и предупредить ненужные кривотолки.

— У нас с сегодняшнего дня новый канцлер, генерал Шляйхер, — объявила она, помахивая сложенной газетой: словно не решаясь дать ее остальным в руки. — Он будет формировать правительство. Я очень рада этому. Я люблю, когда у нас формируют правительство.

— Министр обороны Шляйхер, — уточнил один из ее жильцов, будто это имело существенное значение. Это был отставной чиновник, живший отдельно от семьи, которая иногда его навещала, и предпочитавший пансион, где ему никто не мешал читать газеты и делать из них далеко идущие выводы, которыми он ни с кем не делился: среди обитателей пансионов много разного рода уникумов. — С тринадцатого года в Генеральном штабе, женат, любит старые картины.

— Верно, господин Зиберт! — воскликнула хозяйка: она заглянула в конец статьи, который не удосужилась прочесть прежде, и нашла там примерно те же сведения. — Все так, только про картины нет. Вы читали этот номер? Он же только что вышел — когда вы успели?

— Я читал не этот номер, — назидательно ответствовал тот, — а все номера всех газет за последние двадцать четыре года, и мне не нужна последняя газета, чтоб знать такие вещи. Круг влиятельных людей узок, фрау Мюллер, карты тасуются, но выпадают всякий раз одни и те же картинки — разве только разной масти и достоинства. Кроме того, это можно было прочесть во вчерашнем номере: тогда он еще не был канцлером и можно было писать о его увлечениях.

Все это прозвучало не слишком патриотично и не в духе времени, каким представляла его хозяйка, — поэтому она обернулась к другим гостям.

— А я люблю Адольфа Гитлера, — рискнула сказать она, хотя это было против ее правил и граничило с вмешательством в политику. — Он мне больше по душе: молодой, веселый, энергичный, с усиками. Женщинам нравится — я вчера об этом на рынке говорила. Многие бы его в постель к себе положили. Вы так не считаете, доктор Бременер? — совсем уже невпопад спросила она еще одного жильца. — Вы, наверно, тоже ему симпатизируете?..

Она добилась своего: в пансионе в этот день прозвучал голос правды.

Доктор Бременер был врач, оставивший дела и перешедший на заслуженный отдых, который он по привычке занимал чтением новой и старой медицинской литературы. Он находил, видимо, в книгах свои прежние ошибки и ставил, с запозданием, правильные диагнозы — потому что, читая, время от времени качал головой и покряхтывал. Жил он в пансионе с недавних пор и платил больше других — по той причине, что был евреем, который в ожидании худших времен продал, пока это было возможно, все, что удалось сбыть с рук, и теперь сидел и ждал у моря погоды. Прежде чем ответить, он, выведенный из себя ее бестактностью, подождал, помешкал и неожиданно согласился с нею:

— Да вы знаете, я тоже бы хотел, чтоб назначили его, а не Шляйхера. — И хозяйка, не чувствуя подвоха, закивала в полнейшем удовлетворении. — Потому что тогда бы я на следующий день сел на пароход и отплыл бы в Америку. У меня все к этому готово, — еще больше выходя из себя, но сохраняя благопристойный, вводящий соседей в заблуждение тон, разговорился он. — Все, что можно, уже продано, и деньги помещены в американские банки.

Хозяйка была не то глупа как пробка, не то прозорлива, как Сивилла.

— Но вы еще не все потеряли, — простодушно возразила она ему. — Могут пересмотреть и выбрать его — вместо генерала Шляйхера. Мы с вами тогда вместе порадуемся.

Это было чересчур даже для доктора Бременера.

— Если это произойдет, фрау Мюллер, вы сами меня отсюда выгоните. Так что я не буду этого ждать, — походя решил он, — а воспользуюсь данной мне отсрочкой и поеду прямо сейчас к моим родственникам.