Семeн Бронин - История моей матери. Роман-биография

— Но я потеряю такого жильца?! — сокрушенно воскликнула она. — Который так хорошо платит?

— Что делать, фрау Мюллер, — посочувствовал он ей, уже вполне овладев собою. — Нельзя резать курицу, несущую золотые яйца. А вы как раз этим и занимаетесь. Сколько, кстати, стоит сегодняшний завтрак? — и полез в карман.

— Вы заплатите в конце месяца! Какие могут быть расчеты сейчас?

— Но все-таки?

Хозяйка помешкала.

— Если вы так настаиваете, — чопорно сказала она, — то сегодня я особенно старалась. Потому что день праздничный… — и примолкла в нетерпеливом ожидании.

Доктор Бременер расплатился, как всегда, с избытком, встал, раскланялся и пошел наверх собирать книги и чемоданы. В Чикаго жили его сестры и племянники, более расторопные, чем он, — они давно его ждали. Сам он семьи не имел, а задерживался в Германии из-за свойственного многим врачам заблуждения: они почему-то думают, что стоят в обществе особняком и что общая участь их не коснется, — но хозяйка, надо отдать ей должное, помогла ему принять необходимое решение и спасла от иной, более печальной, участи.

З0 января Гитлер пришел к власти: Гинденбург-таки передумал и назначил его канцлером. В воздухе запахло насилием. Теперь по радио неслись крикливые речи Геббельса. Он начинал каждый день одним и тем же: «Четырнадцать лет мы терпели это!», имея в виду правление социал-демократов и натравливая немцев на левые партии. Еще он говорил о «жизненном пространстве» для Германии, и простодушные слушатели, не вполне понимая смысла этих слов, задерживались под громкоговорителями и во всеуслышание его одобряли: чтоб слышали соседи по дому и просто — случайные прохожие; в стране устанавливалась атмосфера всеобщего единения и подъема.

Доктор Бременер отбыл в Америку вовремя. Рене стала свидетельницей одного из первых еврейских погромов. Это был еще не погром в тесном смысле слова, а так — проба пера, репетиция будущего. Рене шла по благополучному кварталу города: ей не советовали заходить в рабочие районы, где можно было нарваться на какую-нибудь историю. Тем отвратительней было то, что она увидела: в окружении благополучных домов и их хорошо одетых обитателей. Возле небольшого кафе, предлагающего берлинцам бочковое пиво и к нему — добротную домашнюю закуску, стояли трое молодых рослых парней в коричневых рубашках и в армейских галифе и швыряли камни в окна и стеклянные двери. Совершали они это как нечто обычное и естественное и смеялись при этом, будто бросали камни не в стекла окон, а в речку: как делают это на спор соревнующиеся подростки. Стоявший рядом полицейский пытался урезонить их, но не вступал в прямое противоборство.

— Ребята, я все понимаю, но закон против вас. Это не дозволяется. Если он завтра жалобу подаст, что мне начальству отвечать?

— А он не будет жалобу подавать, — сказал пренебрежительно один из нападавших. — Нам тоже есть что на суде сказать. Пришли к нему, попросили пива бесплатно: пить очень хотелось — а он не дал, морда этакая. Да после этого ему вообще тут, на этой улице, делать нечего! — и снова бросил камень, который достал из-за пазухи: они запаслись ими заранее. На этот раз он кинул сильнее, и щебень, пролетев отсутствующее стекло, разбил что-то в доме — видимо, посуду в горке. — Вот, — удовлетворенно сказал молодой человек и огляделся в поисках похвалы и поощрения, но люди кругом молчали и выглядели угнетенными: битье чужих стекол действовало им на нервы.

Хозяин кафе сидел в осаде и не высовывался из дома. Молодая девушка: видно, его дочь, с явно неарийской внешностью, курчавая и носатая, — прошла мимо, высоко подняв голову, сохраняя на лице презрительное отношение к обидчикам: она преодолевала страх и мстила им за него вызывающей походкой. Ей вслед посыпались оскорбления и улюлюканье…

Трое парней не то рабочего, не то спортивного вида задержались возле дома и переглянулись. Штурмовики насторожились, умолкли, ожидая стычки, а полицейский отошел от греха подальше, чтоб не оказаться вовлеченным в потасовку, где ему одинаково невыгодно было оказаться как ее участником, так и свидетелем. Но те трое, переглянувшись, не стали ни во что вмешиваться: на то не было приказа — Компартия готовила своих членов к решительному сражению и не хотела распылять свои силы без надобности…

Рене отошла в бешенстве. Если бы те трое полезли в драку, она бы, несмотря на запреты, тоже бы в нее ввязалась. Она начала тяготиться своим пребыванием в Берлине, где от нее требовалось только молча наблюдать за происходящим. Документов из Москвы все не было. Если кто-то нарочно захотел задержать ее здесь на время прихода фашистов к власти, то это был гениальная выдумка: за месяц она стала законченным антифашистом, увидевшим врага в лицо и не нуждающимся в дальнейшей учебе и вразумлении. Но конечно же это было не так: просто документы делались очень долго, и будущим агентам приходилось ждать месяцами, пока из Москвы придут их липовые бумаги.

27 февраля подожгли рейхстаг. После этого оставаться в городе стало опасно. Компартия ушла в подполье, не дождавшись ни решительного сражения, ни своего звездного часа. Рене послали с глаз долой — и не куда-нибудь, а на лыжный курорт: даже купили ей лыжную экипировку — благо времена стояли тревожные, гостей в Альпах было немного и жизнь там была не дороже, чем в берлинском пансионе. Всякая обновка радовала ее, будто она все еще была подростком — у нее даже мелькнуло желание заняться этим доселе не доступным ей светским спортом. Но оно улетучилось, едва она стала на лыжи. Дело было не в том, что они не подчинялись ей: они никому сразу не даются — она не могла понять, как можно развлекаться и заниматься пустяками, когда земля горит под ногами. Ей попался добросовестный инструктор, который сидел без дела и, желая отработать зарплату, добивался от нее, чтоб она хотя бы освоила спуск с пригорка, хоть умение ходить по ровному месту. Она играла роль отдыхающей барышни из хорошего дома, но делала это из рук вон плохо и в конце концов послала его ко всем чертям:

— Ну что вы ко мне пристали?! Не видите, что у меня ничего не получается?! Да и не хочу я учиться, по правде говоря! — На это он резонно заметил:

— Зачем же тогда сюда приехали?

— Сама не знаю. — Она вспомнила конспирацию. — Не выходит, и все тут. Видно, развлекаться тоже надо уметь и учиться этому с детства…

К счастью, вскоре подоспели документы. Она прервала альпийский отдых, вернулась в пансион к фрау Мюллер, отдала Марии люксембургский паспорт, который мог еще кому-нибудь пригодиться, дождалась, когда ей проставят в новом необходимые визы, села на поезд и поехала в страну, о которой много думала и давно хотела увидеть ее воочию…