Константин Скворцов - Рабочее созвездие

Баврин сдал ЗИЛ назад и вышел из кабины. Автомобиль дяди Опенышева был совсем близко, в тумане раздался, увеличился и будто покачивался за серой мутью. Олег обошел машину Григория Григорьевича. Туман в траншее зимника смешивался с выхлопным чадом. Знаками показал дяде Опенышеву, что надо не буксовать, не надсажать двигатель, а выходить и откапывать колеса. И сам, достав лопату, встал на колени, чтобы ловчей рубить оледеневшие гребни перед задними колесами в колеях. Туман припахивал бензиновой гарью, Баврин покашливал, спрашивал себя, как получилось, что мороз не берет болотную трясину. Колеса ЗИЛа не только провалили наст, но выдавили углубления, опустились ниже ступиц. Торфяная жижа, попав на снег в колее, твердела, а в продавлинах оставалась податливой.

Мороз истончил полушубок, одежда стала казаться легкой, не стесняла движений. Он и дядя Опенышев завели трос. Олег вернулся в кабину и дал знать, что начинает движение. Григорий Григорьевич ответил согласным гудком, и тут зазвучал сигнал ведущей машины, скрытой туманом. Вася Брусов сообщал, что возвращается к ведомым. Олег попробовал улыбнуться, но губы одеревенели. Он осторожно нажал педаль газа, несколько подался вперед. Двигатель забасил, ЗИЛ мелко трясло, раскачивало в колеях. На высоких нотах работал мотор ведомого автомобиля, но ЗИЛ с места не двигался.

Разваливая туман задним широким бортом, выплыл ведущий ЗИЛ словно пароход. Вася Брусов стоял на подножке, большой, точно статуя. Вот он оставил подножку и зашагал к машине Олега.

— Не, мужики, — сказал уверенно, — надо двойной тягой, иначе растележимся. Айдате-ка в мой салон курить, определимся, да и отдохнем перед атакой.

В рейсах у Брусова появлялись командирские нотки в голосе, и вел он себя с некоторой лихостью. В общежитии или на стоянке отряда Вася бывал тихим, неразговорчивым.

Покурили немного.

— Долго нельзя, — сказал Брусов, — желание работать пропадет. Да еще согреешься, а потом простыть можно.

ЗИЛы соединили буксирными тросами. По сигналу Васи Брусова три двигателя стали подвывать с натуги. Баврин спиной чувствовал грузовик дяди Опенышева, будто монолит из бетона.

Два коротких гудка — и пауза. Сигнал — и воет двигатель. Тянет плечи, словно Баврина запрягли и нахлестывают. Дыхание как бы пропадает, кровь долбит в виски. И вдруг мохнатое солнце, что над кабиной ведущего, подается вперед. Длинно гудит автомобиль Брусова.

Олег заставляет машину вернуться в колеи, почти глушит мотор. Смеется, вытирает лоб, будто вспотел. «Только небо, только ветер возле самого виска», — поет он, прислушиваясь к урчанию печки, и выходит из кабины, чтобы снять и увязать буксирный трос.

— Ребята! — кричит Брусов, — надо трос посмотреть, не износился ли, не порвался, а то как дернем и… будь здоров со смертельным исходом. Ты слышишь меня, дядя Опенышев? А ты — десант и гвардия? Меня слышишь?..

На подбазу Вазей они пришли из Печоры с цементом. Другие привезли химпродукт или уголь, ящики с мясными консервами. Пока дорожники пробивали зимник — колонна сосредоточивалась на подбазе. Водители жили в новом бараке, который жарко топили круглые сутки. В тундре начался буран, барак качало. Дядя Опенышев часами стоял у окна и смотрел, как ветер крутит и несет снег: днем — седой и белый, а ночами — синий или восково-желтый в свете электрических фонарей. Олег лежал на койке, дочитывал толстую книгу. Иногда откладывал потрепанный том и пел: «Только ветер, только ветер возле самого виска, лучше нету войск на свете, чем десантные войска».

— Я гвардеец ВДВ, — в который раз сообщал он Васе Брусову, — слышал, граница.

Вася отвечал, что пограничники на провокации не поддаются. Это была игра от скуки.

— Давай рассказывай, Вася, как ты без дороги вдоль границы ездил.

— Ездил, ездил, рекс ВДВ, и не оступался…

— А знаешь ли ты, Вася, что такое динамический удар?

— Ой, как метет, боже мой, — восхищенно говорил дядя Опенышев. — Эдак можно неделю и более стоять…

Баврин и Брусов переглянулись, не упустили случая разыграть дядю Опенышева. Дело в том, что пожилой шофер старался больше стоять на ремонте и меньше ходить по зимнику. Во-первых, потому, что дядя Опенышев страстно хотел сохранить автомобиль, чтобы потом работать на этом ЗИЛе до пенсии. Во-вторых, дядя Опенышев не желал, чтобы его считали дезертиром и, не дай бог, списали с зимника.

— Начальник колонны список составляет, — с нарочитым безразличием проговорил Олег. — Указание дано: учитывать все простои и поломки.

— А зачем? — встрепенулся Брусов.

— Не знаю, — пожал плечами Олег. — Начальник в тетрадке учитывает простои всех автомобилей…

— Да я не прогульщик, — забеспокоился дядя Опенышев. — Просто осторожный. В гараже про меня плохого никто не скажет.

В открытую форточку ветер кидал пригоршни жесткого снега. На раскаленных регистрах отопления снег шипел и восходил паром. Водители шутили, что кочегары на подбазе — сдельщики и получают за сожженную тонну. Чем больше нефти спалят в котельной, тем больше и получат. Двери в комнату были приоткрыты, форточки распахнуты. Дощатые стены в комнате покрывались капельками смолы, шелестели, подхваченные сквозняком, гардины.

Трое суток стонал буран, на четвертые Баврин проснулся близко к полуночи, потому что было отчаянно тихо. В комнату светил фонарь, висевший над емкостями ГСМ. Олег подошел к окну, но емкостей не было. Матовый светильник, заправленный в арматуру, как бы плыл над снеговыми откосами.

Олег закричал петухом, зажег свет в комнате. Он сказал, что хватит спать, сейчас он пойдет на родник. Хватит пить безвкусный чай из снеговой воды. И хватит томиться от безделия, надо откапывать машины. Олег оделся, сунул ноги в горячие валенки.

В поселке подбазы горели уличные светильники, прожектора, свет был в окнах жилых бараков и производственных помещений. Свежая тропа вела к котлопункту. Дышалось легко, хотя мороз был крепким. Напротив балков, в которых жили дорожники, в ряд стояли и «молотили» гусеничные машины. Окна семейного барака были под снегом до самых форточек.

В тундре, как это ни странно, трудно с водой, особенно с питьевой. В погоду на подбазу приходят КрАЗы-водовозы.

Олег опустился на колени, потом лег на живот и стал черпать, стараясь кружкой не прихватить торфяной жижи. Вода, падая, звенела в ведре. Лежа Баврину было видно легкое свечение снегового наста и далекий берег болота, окантованный темной неровной полоской тундрового леса. Позади болота была протянута условная линия Полярного круга.

Олег поднялся с полным ведром, снег на откосе успел затвердеть и скрипел. Несколько в стороне виднелся белый отвал глиняного карьера. В небе таяли низкие облака, в ветровые промоины были видны крупные звезды, обещавшие мороз.