Константин Фишер - Записки сенатора

Ростовцев, чистый тип русского купчины, спохватился, что под его фирмою делается что-то недоброе; он просил увольнения его от дела, мало ему знакомого, и поехал лечиться в Вильдбад, с своим редактором Семеновым, которого здесь снабдили полными инструкциями. Семенов подсунул ему программу, объяснил ему благие ее последствия и опять вскружил голову, столь чувствительную к угару от тщеславия. Ростовцев прислал свою программу сюда при письме весьма замечательном. Он говорил, что просил устранения от крестьянского дела по сознанию совершенного незнания его особенностей, что теперь он изучил это дело вполне и представляет плод своих размышлений. Родился в России, жил 60 лет в России, сидел в советах правительства и не знал дела; поехал в Вильдбад и там в три недели изучил Россию! Замечательное действие вильдбадских вод.

Когда барон Корф выразил свое удивление, что Ростовцева, никогда не интересовавшегося народною жизнью России, приобщили к крестьянскому делу, князь Меншиков заметил, что «в том-то и беда, что приобщили, прежде чем исповедать». Эту забытую исповедь отдал Ростовцев мне.

Я послал к нему записку, в которой доказывал бесполезность прикрепления крестьян к их нынешним усадьбам и объяснял, что гораздо лучше обязать тех владельцев, которые будут переманивать к себе работников в Новороссийский край, давать каждому до трех десятин за службу не менее 10 лет. Ростовцев отвечал мне очень вежливым письмом, и я к нему приехал.

Первое слово его было:

— Вы хотите обязать новороссийских помещиков к условиям найма, обеспечивающим работников в приобретении земли. К чему это? Мы не в Германии; в России земли хватит еще на тысячу лет! Пусть каждый идет куда хочет и нанимается как хочет!

Я слушал это как остолбенелый.

— В первый раз, — сказал я, — слышу, что вы такого мнения; оно успокаивает все русское землевладение; простите меня, если я буду всем и каждому пересказывать то, что сегодня слышал.

— Ах, Боже мой! Да разве вы не читали моих писем из Вильдбада? — спросил меня Ростовцев.

Моя записка была именно направлена против вильдбадских писем, требовавших, чтобы усадьбы отданы были крестьянам. Мне ничего не оставалось более, как ответить: не читал!

— Пожалуйста, извините меня; я пришлю вам экземпляр этих писем, — кончил Ростовцев.

Словом, я убедился, что Ростовцев не знал содержания своих писем! Между тем Милютин и К°, заручась вильдбадскою программою, стали уже бесцеремонно развивать свою систему; Ростовцев догадался, куда идут они, спорил с ними, но они давали ему отпор собственною его программою; Ростовцев досадовал, выносил ежедневные стычки, тревожился, захворал и помер. На его место назначили графа Панина, стяжавшего уже репутацию капрала в звании министра юстиции. Панин занялся прежде всего тем, чтобы члены ходили в комиссии в мундирных фраках, чтобы не курили табаку, и прочими подобными полицейскими мерами. В общих выражениях он склонялся к консервативным началам, вследствие чего Любощинский вдруг перескочил в другой лагерь и доказывал, что земля есть неотъемлемая полная собственность дворян. Однако Панин не пошел далее общих выражений; увидя с одной стороны нахмуренные брови великого князя, а с другой — синеющую на горизонте его Андреевскую ленту, он стал предлагать что-то среднее; его не послушали, но ленту дали.

Со всех сторон России слышались между тем вопли и крики землевладельцев; в Петербург наехало множество помещиков, они подавали объяснения, протесты, просьбы; все оставалось без ответа и даже без доведения до государя содержания жалоб. Губернаторов, сколько-нибудь умеренных или консервативных, сменяли офицерами Генерального штаба, известными радикализмом; дворянство ругали публично; настало нечто вроде официального терроризма; и под его влиянием издано «Положение о крестьянах 19 февраля 1861 года».

Читающий его иностранец никак не догадался бы, что здесь дело шло о побуждении дворян к уступке части своей законной собственности в пользу крестьян, со всеми предосторожностями, чтобы крестьяне не захватили лучших земель или больше того, что им необходимо, чтобы крестьянский надел не расстроил помещичьего хозяйства, чтобы помещик отдавал только излишки, а крестьянин получил бы только необходимое.

Напротив, этот незнакомый с нашими обстоятельствами читатель подумал бы, что «Положение» восстанавливает права крестьян на их землю, похищенную у них дворянами, и принимает все меры против дворян-грабителей, чтобы защитить крестьян от повторения подобных грабежей. У помещиков отбиралось не то, что нужно крестьянину, а то, что наиболее нужно помещику. Общая система выражалась тем, что чем более разорится помещик, тем более обогатится крестьянин, а из этого вышло, что теперь уже, через пять лет, разорились и крестьяне и помещики.

Такая система совершенно сродни нашим невеждам. В Петербурге можно видеть сотни примеров между мелкими чиновниками, что они, нанимая квартиру с отоплением, стараются истребить как можно больше дров, находя в этом расхищении хозяйской собственности личный барыш. За квартиру плачу я, говорит такой чиновник, за три комнаты 300 рублей, но я сжигаю у хозяина дров на 200 рублей, следовательно, мне обходятся комнаты только в 100 рублей.

Демагогическая партия торжествовала. Великий князь Константин Николаевич считал себя самым популярным человеком в России, да и при высочайшем дворе были едва ли не того же мнения о своей популярности. На бале императрица, идя в польском с князем Меншиковым, заговорила с ним об эмансипации. Записываю разговор в том виде, как мне передавал его князь Меншиков.

— Я удивляюсь, князь, что вы, с вашим умом, не хотите признать необходимости освободить крепостных людей.

— Я никогда не говорил против освобождения от крепостной зависимости, но я не одобрял образа действия, которым хотят прийти к этому.

— А, значит, вы сознаетесь, что крепостное состояние несовместно с идеями XIX века?

— Да, это несовместно; но подумали ли о том, что и самодержавие несовместно? Оно держится только в России, потому что в России еще есть привилегированный класс, который в своих собственных интересах поддерживает самодержавие, но как только соперничество двух состояний будет устранено, в России будет только одно мнение о форме правления. Государь-наследник высказывается тоже против дворянства: приготовился ли он к последствиям слияния состояний?

— А, Боже мой! Если бы это можно было объяснить императору.

— А также государю-наследнику.

— Мой сын — в руках своего дяди.

Около того же времени князь Меншиков рассказывал мне разговор свой с великим князем Константином Николаевичем. Великий князь сказал: