Евгений Харламов - Российская школа бескорыстия

Б. В. Петровский, по его утверждению, сразу же связался с Н. А. Булганиным и поручился за С. С. Юдина и только благодаря его заботам обвинение с С. С. Юдина было снято. В сентябре 1953 г. хирург возвратился в Москву. Решением Особого Совещания при министре Внутренних дел СССР от 29.07.53 С. С. Юдин был полностью реабилитирован.

Он вернулся в Москву не имея угла, без работы, и сам изменился настолько, что его с трудом узнавали. Одним из первых С. С. Юдин посетил в больнице А. Н. Бакулева, который не только обрадовался ему, но и помог с жильем и работой. Его полностью восстановили в правах, но многие московские «светила» встретили С. С. Юдина с опаской, сторонились, обходили стороной. Ленинградские же и провинциальные хирурги сами с радостью приходили к нему. С. С. Юдин, вернувшись в институт Склифосовского, буквально набросился на работу: ежедневно производил четыре больших операции на желудке и одну на пищеводе. Многое хотел успеть бывший опальный хирург С. С. Юдин и многого не успел… После реабилитации он прожил всего 11 месяцев. Ему так хотелось доделать «самое главное». Своим сотрудникам говорил о своих трех желаниях: еще прожить хоть три года, умереть на работе и быть похороненным на Новодевичьем кладбище. В июне 1954 г. он поехал в Киев на VIII Всеукраинский съезд, где выступил с анализом перспектив развития хирургии в стране, указал пути преодоления основных трудностей. Почувствовав боль в груди, сказал, что не будет ждать конца съезда и поедет домой. Перед отлетом попросил отвезти его посмотреть неоконченную фреску Врубеля в старой психиатрической больнице. Хотя сердечные боли усилились в самолете, домой в Москву прилетел бодрый, сказал, что приедет домой, отдохнет, а потом можно и в клинику – осматривать больных. Он лег в своем кабинете – и вечный покой и отдых стали его новой жизнью. Сбылось заветное желание С. С. Юдина – его похоронили на Новодевичьем кладбище. «Бури жизни миновали, страдания земные окончены, бессильны враги с их злобою, но сильна любовь, которую он дарил людям». С. С. Юдина всегда будут помнить не только как замечательного хирурга, научного исследователя, но и редкого по своим качествам, душевной красоте человека.

Николай Михайлович Амосов(1913–2002) был из первого поколения, не знавшего самодержавия и целиком воспитанного в советский период истории. Родился в деревне Ольхово Череповецкого уезда на севере Архангельской области. В своей автобиографической книге «Голоса времен» он подробно рассказывает о себе и своем времени.

«Удивительно, как мало у нас интереса к прошлому Наверное, это идет от плебейства: не привили родители фамильной гордости. Нечего хранить и нечем кичиться. Почитаешь биографии дворян – знают о предках, да чуть ли не с крещения Руси. Я слыхал только о прадеде. По крайней мере, два поколения Амосовых, до моего отца, были полукрестьяне-полурабочие. Будто бы когда-то предки выкупились у барина. Летом они занимались хозяйством, а зимой глава семьи со старшими сыновьями уезжал работать на железоделательный завод. Отец – мастером, сыновья – работниками. Я видел чугунную плиту на его могиле: «Мастеру Амосову Ивану…» Впрочем, сыновья рано разлетелись из отцовского дома, так что дед на завод ездил уже один.

О дедушке мама и бабушка рассказывали по-разному. Мама: «Чудный человек, добрейшей души… кабы только не пил. Но и пьяный был хороший». Бабушка отзывалась сдержанно: «Дурной… Бывало, в престольный праздник наготовлю всего – пива, пирогов, а он выпьет, затем выходит за ворота и зазывает всех подряд: «Заходите, у Амосовых хлеба-соли хватит».

Зато бабушка, Марья Сергеевна, была из другого теста. Властная женщина, всё хозяйство держалось на ней». (Амосов Н. М. Голоса времен. – М., 1999. – С. 17)

Отец Николая Амосова был на Первой мировой войне, попал в плен, прислал свои дневники, сам в семью не вернулся, ушел к другой женщине. Поэтому воспитывала его мама и бабушка. Его мама, Елизавета Кирилловна, проучилась три года в Петербурге и стала акушеркой. Жила очень бедно, зарабатывала на жизнь дежурствами в клинике при богатых пациентах, но все равно вспоминала свою учебу как праздник и рассказывала о своих студенческих годах своему любимому сыну Николаю, о том, как она бегала по лекциям, собраниям, ходила в театры на галерку, читала, спорила с подругами. Потом земство предоставило ей место акушерки в селе Ольхово, на фельдшерском пункте. В округе маму Николая Амосова все звали «Кирилловной».

«Главная работа акушерки – ездить к роженицам. В год она принимала от ста до ста шестидести родов. Две трети из них – в других деревнях, иногда за восемь – десять километров»

«Помню такие сцены, – вспоминал Николай Михайлович Амосов, – мама встает, зажигает лампу, накидывает платье, открывает дверь в сени. Слышу:

– Кирилловна! Марья родит. Поедем, Бога ради…»

«У мамы за двадцать четыре года работы на три с лишком тысячи родов умерла одна роженица. Примерно пятерых она возила в Череповец, там им делали операции, и, кажется, все остались живы…

Мы постоянно жили при чьих-то родах. Каждый третий-четвертый день мама уезжала или уходила со своим ящиком. По осени как эпидемия – в самую распутицу, в грязь, в темные ночи. Иногда с одних родов приходилось добираться прямо на другие, потом – на третьи. По неделям дома не бывала. А мы с бабушкой жили в постоянной тревоге.

Ходило в интеллигентской среде слово «бессребреник», тот, кто не «берет». Акушерки всюду принимали (и теперь грешат!) подношения – «на счастье дитя». Так вот, моя мама – не «брала». По крайней бедности, во все времена, никогда! Не о деньгах разговор – о десятке яиц, курице, кринке сметаны… Запомнилось, как она швырнула с крыльца корзиночку с яйцами, которую ей насильно попыталась запихнуть одна «нахалка», как кричала мама ей вслед. Яйца катились, бились, оставляя желтые потеки на ступеньках». (Амосов Н. М. Голоса времен. – М., 1999. – С. 11–13)

Это запомнилось Николаю Михайловичу Амосову на всю жизнь. Будучи уже известным хирургом, никогда не брал подарков. Так, в институте сердечно-сосудистой хирургии, который он возглавлял, в клинике «в вестибюле, куда приходят больные, висело объявление: «Родственников и больных прошу не делать подарки персоналу, кроме цветов. Амосов». «Не думаю, что строго выполняли приказ, приносили конфеты и коньяки, но – с опаской и нечасто. Мне лично – никогда, – пишет Н. М. Амосов в своем дневнике 3 февраля 1985 г. – В Киеве таким порядком никто не подражал: подарки процветали. И деньги тоже брали, и за своих я головой не поручусь, но если это было, так очень редко. За все время одного только уличили – предложил ему убраться».