Иулиания - Он хотел жить и умереть странником. Воспоминания об иеросхимонахе Алексии

– Какой постриг? Откуда? Кто благословил? Кто постригал?

– Батюшка, простите! Простите!..

– Ты такой, что только и знаешь, что простите! Что ты натворил? Кто благословлял? Я тебя не благословлял. Кто постриг? Мардарий? А кто благословлял Мардария постричь тебя?

Пошло дело. А я знал, чувствовал, что это рано или поздно откроется. Батюшка:

– Не признаю тебя как монаха, ни при каком условии! Виталий был, Виталий и есть. Все. Свободен. Езжай в пустыню.

У отца Виталия скорбь. Что делать? Он тогда сразу к отцу Андронику в Тбилиси поехал. Приехал, плачет:

– Батюшка, вот такое случилось. – Что?

– Вот так постриг принял.

– А кто постригал?

– Отец Мардарий.

– Отец Мардарий? Я его знаю, он у меня в келье ночевал. Хороший, келейником был у владыки Нестора в лавре. Все это известно. Ну и что?

– Он постриг.

– А как?

– Так получилось, что без благословения отца Серафима. Я сколько лет прошу батюшку, а он все, ни в какую. А у меня легкие больные – кровь горлом идет, еле, прямо, живу. Хочется в мантии умереть.

– Все будет хорошо, не беспокойся. На днях поеду в Сухуми к батюшке Серафиму и поговорю с ним. Все наладится, не переживай.

Приезжает батюшка Андроник к отцу Серафиму. Побеседовали они, а потом отец Серафим говорит:

– Отец Андроник, знаешь, что Виталий натворил? Самочинно постриг принял!

А отец Андроник это уже знает

– Ладно, уж, батюшка, не будем вспоминать. Раз принял, ладно. Ну, что теперь. Если бы провинился. А, вообще, постриг (схима, монашество) не снимается, сан только снимается за грехи смертные, да епитимью дают. Прости его, батюшка, он будет подвизаться. Он послушный. Куда еще? Пускай остается.

Так утешил он батюшку Серафима. А тот и отвечает:

– Ну, ладно.

Вызывает он опять отца Венедикта-Виталия и говорит:

– Прощаю тебя.

Но на том не успокоился: «Отца Мардария знаю, он у отца Андроника в келье ночевал. Ко мне обращался. Послушный тогда еще был, не преступал. Но сколько времени прошло. А, может, он под запрещением был? Вот я поеду в Чернигов (у батюшки там было много духовных чад) и узнаю у владыки».

А владыку моего, когда закрыли лавру, перевели в Чернигов.

– Владыка, отец Мардарий – это Ваш келейник?

– Да.

– Иеромонах?

– Иеромонах.

– Он у Вас под запрещением не был?

Владыка говорит:

– Он у меня такой келейник был, что я ему все доверял!

– Да вот он одного брата постриг без благословения.

– Ну что ж, если такое случилось… А так никаких запрещений.

Привозит батюшка Серафим из Чернигова бумагу: «Под запрещением не был, все хорошо…», послужной список, специальный такой документ. Присылает его в пустыню: «Передайте отцу Мардарию». Слава Богу! С тех пор все наладилось.

Так совершился постриг, и пошел отец Виталий дальше служить Богу отцом Венедиктом. Вот уж как он этому рад был! Подвиги пошли, хотя он и так был подвижником, аскетом. Приехали к нему однажды две матушки. Вспоминает одна из них: он их встретил, упал на колени и ноги стал целовать, они смутились: «Что вы, что вы, батюшка» – и в сторону стали отходить. А он всех так встречал. Потом пригласил на трапезу. Матушка Мария стала лить ему воду на руки, чтобы он их помыл, и с его рук потекла черная вода. Матушки подумали, что у него такие грязные руки, а он говорит: «Вот так зашлакован весь мой организм». А после трапезы опять стал мыть руки, и потекла такая же черная вода.

А отец Серафим смирял его довольно жестко, чтобы не дать повода к возношению и самомнению. Хотя уже сам постриг был отцу Виталию поводом к величайшему смирению. Оттого что он якобы принял его своевольно. Это было для него сильным смиряющим обстоятельством на многие годы, до времени принятия им великой схимы. Напоминало ему, что он все-таки «своевольник». Господь устроил все таким образом, что, с одной стороны, устрашил его смертью, а с другой – ослушанием старца отца Серафима. Отец Виталий оказался как бы между двух огней. Но, думается, что в этом совершился Промысел Божий для вящего его смирения.

Отец Мардарий поселился за озером Амткел, как он говорил, «в тупике». Его келья находилась на высоте около тысячи пятисот метров над уровнем моря, в очень труднодоступном месте. Нелегко было туда добираться. Многие знают, в горах летом хорошо, когда тепло, хотя редко кто даже летом добирался до тех мест, а уж зимой по горам и вовсе не пройдешь. Снега выпадает до пяти метров. Вот как батюшка описывал опасности, с которыми приходилось сталкиваться: «Кругом скалы, пропасти. Если оступишься, костей не соберешь. Лезешь, трясешься (мышцы дрожат от напряжения!). Что ты! Бывает, что на коленях ползешь, так как стоя в рост, передвигаться нельзя, подъем – семьдесят-восемьдесят градусов. Взбираешься, как на стенку. А назад боишься оглянуться, потому что голова может закружиться. Так метров сто надо преодолеть, а потом уже проще. И так добираешься до кельи. Мы с собой веревки капроновые брали, метров по пятьдесят. Натянем одну и по ней забираемся, поскольку так было безопаснее. А от той веревки, еще веревку…»

Был такой случай в горах во время гонений на пустынножителей. Вертолет летел за монахами, преследуя их, как диких животных, и постепенно прижимая к пропасти. А за пропастью был густой, непроходимый лес. И если каким-то непостижимым образом пустынники могли бы преодолеть эту пропасть, то совсем несложно было бы скрыться там между огромными старыми деревьями. Но перейти через пропасть было совершенно невозможно. Вертолетчик, предчувствуя близость развязки, стал резко приземляться. Монахи, считая, что все кончено, мысленно прощались с жизнью. И тут произошло чудо. Монах, идущий первым, перекрестил перед собой воздух, и все пошли через пропасть, словно под ногами у них была твердая почва.

Вертолетчика, собственными глазами видевшего, как идут по воздуху преследуемые им иноки, словно по невидимому мосту, бросило в жар. Трудно сказать, что пережил он в эти минуты, какие мысленные картины предстали перед его глазами, однако на базу он вернулся совершенно другим человеком.

Испытывая величайшее смятение, причину которого он долго не мог для себе уяснить, этот видавший виды сильный и решительный человек после непродолжительных колебаний отказался от партбилета. Смело исповедал Господа, во всеуслышание заявив, что отказывается далее охотиться на невиновных безоружных людей. Со временем Господь, приняв его искреннее покаяние, щедро наделил его даром веры.

Следует отметить, что при кажущейся свободе жизнь братии в горах Кавказа строго регламентировалась определенными келейными правилами, индивидуальными для каждого, и во всем была иерархичной. Все они находились в полном послушании у старца и отсекали перед братиями собственную волю. Не получив отеческого благословения схиархимандрита Серафима, насельники никого в общину не принимали и также, не испросив предварительно совета духоносного старца, ничего самочинно не смели предпринять. Такое послушание приносило добрые плоды. Питаясь благостными соками старческой молитвы, иноки успешно продвигались по духовной лестнице, постепенно освобождаясь от страстей и обучаясь умному деланию.