Мария Тортика (Лобанова) - Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль

По поводу этих сомнений можно высказать следующие соображения.

В отношении «лексикона подсудимых» надо заметить, что это был лексикон не представителей отдельных национальностей, а функционеров ВКП(б), утвердившийся задолго до процесса и нивелировавший национальные различия и в значительной степени особенности индивидуального мышления.

В то же время процесс был открытым в том смысле, что на нем присутствовали иностранные дипломаты и журналисты, которые, бесспорно, вели свои стенограммы или хотя бы индивидуальные записи. Между тем ни одного опровержения или даже исправления показаний после издания официальной стенограммы, судя по нашим данным, на Западе не появилось, хотя и у тех и у других имелась таковая возможность. Так, американский посол в Москве Джозеф Дэвис высказал поразительное мнение, что обвинения и признания на этом процессе были истинными, что процессы 1936–1938 гг. уничтожили гитлеровскую «пятую колонну» в России. [1546]Ас мировой журналистики, циничный и лживый Уолтер Дюранти, который даже ухитрился беседовать со Сталиным в 1934 г., присутствовал на процессе, как и Дэвис. Он указал в своей книге, что, кроме немногих иностранцев, публику на процессе изображали переодетые энкаведисты. [1547]Но и он не высказывал никаких сомнений в достоверности стенограммы. [1548]Нет сомнений в подлинности текста и у таких уважаемых авторов, как Роберт Таккер и Стивен Коэн, которые осуществили в 1965 г. научную публикацию стенограммы по советским источникам 1938 г. на иностранных языках. [1549]Их публикация полностью совпадает с изданием на русском языке.

Кроме того, если бы стенограмма существенно редактировалась, [1550]то из нее были бы изъяты многие «неудобные» для судьи и прокурора, то есть для властей, места. Этого сделано не было. Вышинский и Ульрих не поняли двойного смысла части показаний, в том числе показаний Раковского (об этом будет вскоре сказано), и сохранили их в таком виде, в каком они были даны.

Наконец, оперативная газетная информация, которую мы сопоставили со стенографическим отчетом, хотя и имеет некоторые купюры по наиболее «неудобным» местам показаний, в основном совпадает с официальным стенографическим отчетом, и это также служит доказательством, что отчет существенно не искажал хода процесса.

Мы отмечаем лишь отсутствие слишком явных искажений, имея в виду наличие небольших расхождений между газетными публикациями и текстом стенографического отчета, которые удалось обнаружить авторам этих строк и которые, очевидно, имел в виду и А. И. Солженицын: «Изданные стенографические отчеты не полностью совпадали со сказанным на процессе. Один писатель, имевший пропуск в числе избранной публики, вел беглые записи и потом убедился в этих несовпадениях». [1551]

По поводу провокационных московских процессов 1936–1938 гг. Л. Фишер высказывал убеждение, что их подсудимые давали признательные показания прежде всего потому, что взамен им была обещана жизнь. Фишер даже высказывает весьма сомнительное суждение: «Поэтому я не думаю, что все ведущие большевики, которые фигурировали как признавшие свою вину преступники на московских процессах, были немедленно казнены. Некоторые из них могут быть живы еще и теперь». [1552]Если с первой частью мнения Фишера в целом отчасти можно согласиться (подобные суждения не раз высказывал Л. Д. Троцкий), то предположения о том, что подобные обещания выполнялись, – фантазия чистейшей воды. Либерал Луис Фишер просто не мог поверить в то, что ответственные политики, которыми он продолжал считать Сталина и его приближенных, могут нарушить свои обещания, что это не политики, а бандиты, дорвавшиеся до власти, не имевшие ничего святого за душой.

Х. Г. Раковского допрашивали на суде как минимум фактически дважды. В первый раз это было связано с тем, что в начале процесса на суде произошел скандал: Н. Н. Крестинский, единственный из подсудимых, отверг все предъявленные против него обвинения, вел себя героически. Это было связано, по всей видимости, с тем, что бывший заместитель наркома иностранных дел начал давать «признательные» показания лишь через неделю после ареста, скорее всего, не подвергался пыткам и смог сохранить силы во время следствия.

В результате скандального происшествия допрос Крестинского был прерван. На следующем заседании допрос возобновился. Что произошло в те немногие часы, которые отделяли один допрос от другого, остается до конца неизвестным, но перед судом и пораженными зрителями предстал совершенно другой – сломленный человек. В его показаниях организаторы судебного спектакля теперь были настолько уверены, что заведующий отделом печати Наркоминдела СССР Е. А. Гнедин передал зарубежным корреспондентам: сегодня Крестинский будет давать показания. [1553]В то же время врач Лефортовской тюремной больницы позже рассказала Е. Я. Драбкиной (а та в свою очередь передала это сыну одного из подсудимых К. Икрамову), что в ночь на 3 марта, то есть после первого дня суда, Крестинский был к ней доставлен в таком состоянии, что не мог бы говорить ни на следующий день, ни через месяц. «Это был мешок костей». [1554]

Наиболее вероятным объяснением создавшейся тогда ситуации может быть версия подмены Крестинского другим лицом, агентом НКВД, который был наскоро проинструктирован и загримирован. [1555]В это объяснение вполне укладывается тот факт, что допрос мнимого (если принять эту версию) Крестинского Ульрих и Вышинский решили предварить допросом Раковского о Крестинском, чтобы дать возможность двойнику втянуться в процесс, получив на ходу дополнительную информацию.

На вечернем заседании 3 марта Ульрих вновь объявил допрос Крестинского. Вроде бы неожиданно Вышинский заявил: «Позвольте мне до допроса Крестинского задать несколько вопросов подсудимому Раковскому». Ответы Раковского на вопросы, заданные Вышинским, подтвердили принадлежность советского дипломата, полпреда в Германии, а затем первого заместителя наркома иностранных дел к «троцкизму» после XV съезда партии. Говоря о встрече с Крестинским в Берлине осенью 1927 г., Христиан Георгиевич сообщил, что придерживался мнения о необходимости «продолжать и дальше маневрировать». Было сказано и о получении летом 1929 г. в Саратове письма от Крестинского с рекомендацией возвратиться в партию. Создается впечатление, что Раковский понял подлог – присутствие на скамье подсудимых мнимого Крестинского и только после этого стал давать против него показания, тождественные лишь с наиболее мягкими формулами обвинения. [1556]То же лицо, которое выступало под видом Крестинского, полностью признало показания, данные на предварительном следствии. [1557]Этим, собственно говоря, и закончился его допрос.