Вернон Кресс - Зекамерон XX века

Пан Бернацкий в ударе. Он вновь начинает рассказ о том, как «зашел до одной пани»:

— Под плащом у меня был «Томпсон» [153] Американский автомат. , стучусь: «Откройте, пани Ева, это я, поручик».

Он всегда обещает рассказывать о своих любовных утехах, но до этого повествование никогда не доходит. Дело в том, что сперва пани Ева его угощала, и бедный донжуан начинает подробно описывать все яства, которые были на столе, и теряет нить рассказа. Затем переходит к способу производства выпитого у «пани Евы» самогона, и тут вмешиваются слушатели: вопрос о самогоне — неисчерпаемая тема!..

А потом отбой…

Но не всегда мы «работали» так. Бывали очень тяжелые дни, когда выходил из строя компрессор, когда замерзали трубы и приходилось часами возиться на пятидесятиградусном морозе, подогревая замерзшие отстойники, или без конца таскать снег для охлаждения обратной воды, когда компрессор работал. Вода разбрызгивалась открытым душем недалеко от нашего помещения. Случалось, что ломался насос и его надо было исправлять на ходу. Однажды ночью, после того как я только что переболел гриппом, пришлось полсмены очищать сетку капризного разбрызгивателя. Наконец компрессор остановили, я вернулся в помещение, ребята сняли с меня промокший насквозь бушлат; я подсел поближе к горячему корпусу машины, но было поздно. Через два часа меня охватил сильный жар, голова кружилась, тело потеряло вес, колени сделались ватными. В полшестого стали спускаться в лагерь, мой бушлат почти высох, ребята меня поддерживали, чтобы не упал. На этот раз мы недолго ждали у вахты, но пока обыскивали бригаду, которая стояла перед нами, мне вдруг страшно захотелось лечь. Не чувствуя ни холода, ни ветра, я отошел недалеко и повалился в снег.

Очнулся уже в постели. Кто-то сильно тормошил меня, у самого уха гудел гортанный голос:

— Пошли, пошли, кацо, дохтур пришел! — Баграт, невысокий усатый грузин с очень маленькими толстыми руками, которые не соответствовали его бочкообразной груди и геркулесовскому телосложению, поднял меня и без видимого усилия отнес в кабинет врача.

Там сидел бывший военврач Теплов, опрятный, бледнолицый, в очках с узкой золотой оправой, похожий на немецкого офицера.

Баграт посадил меня на стул. Врач сунул мне градусник под мышку и молча продолжал что-то писать. Я смотрел на блестящие очки, белый халат, сверкающую белизной обстановку и снова вдруг почувствовал невесомость собственного тела.

— Что ты, с ума сошел? — услышал я голос Баграта. Открыл глаза и понял, что лежу на полу.

— Неси его обратно, все равно толку здесь не будет, — сказал Теплов. — Там сделаем укол.

Первый день прошел как во сне. Просыпался только, когда меня кололи. Больше недели пролежал так в постели с воспалением легких, пока не начал нормально спать и есть. Приходил Перун, он рассказывал потрясающие новости…

Из соседнего лагеря на оловянном руднике, где работали зеки обоих полов, и где, по слухам, открыли заговор женщин-западниц, на «Днепровский» прибыл большой этап. Об ужасных условиях работы и быта в этом лагере поведал нам с Карлом полусумасшедший старик Самсонов, который после недолгого пребывания на фабрике устроился фельдшером в бане — самом подходящем месте при его противоестественных наклонностях. Лицо старика было странное: громадный, квадратный, совсем лысый череп, большой нос, узкие губы, маленькие колючие черные глазки, глубоко запавшие под сросшимися лохматыми бровями. На хилом теле висел всегда очень чистый лагерный пиджак, а по праздникам он надевал предмет своей гордости — старые американские армейские брюки без номера: начальство, не без основания считая его слегка тронутым, не придиралось к такому отступлению от режима.

Он часто рассказывал о своем детстве в Петербурге, где его отец был членом городской Думы от партии кадетов — «единственной порядочной партии в царской России». Сидел он с 1936 года за контрреволюционную деятельность (КРД) и, наверно, не зря, так как никогда не скрывал своей ненависти к «власти и партии хамов и голодранцев». Где и как он получил медицинское образование (и получил ли вообще), было неизвестно. Охотнее всего он говорил о своих злоключениях в довоенных лагерях и успехах на любовном поприще («я женился на бесподобной красавице и оказался неутомимым сатиром»).

Услышав краем уха о заговоре западниц, я попросил его рассказать об этом, на что Самсонов, многозначительно обведя глазами окрестность в поисках возможного опасного слушателя, ответил:

— Никто с девушками поговорить не успел, их охраняли очень строго. Были разговоры о провокации. Вообще я ничего не знаю и вам ничего не сказал! За мною и тут следят…

С первого дня знакомства Самсонов примазался к нам с Карлом, мы не могли и словом перемолвиться наедине. Когда все-таки улучили такой момент. Карл сказал, что есть сведения, будто старик сексот. Весьма вероятно! Не прошло и минуты, как фельдшер подсел к нам и завел разговор о побеге Батюты, о котором якобы слышал в старом лагере. Карл заметил важно:

— Я должен вас предупредить, господа, что мне передали неприятную новость: за нами наблюдают! Впредь нам нельзя показываться вместе, чтобы избежать подозрений и нежеланных последствий.

Самсонов некоторое время посидел молча, очевидно поджидая, что кто-то из нас уйдет, но наконец понял и ретировался. Он потом еще не раз подходил к нам порознь, заводил разговоры на скользкие лагерные темы, но мы избегали определенных ответов, и старик перестал надоедать. Позднее выяснилось, что он на самом деле был доносчиком.

Другим новым знакомым из этого этапа был инженер Пивоваров, красивый смуглый украинец с невероятно длинными усами, которые он постоянно подкручивал (после ухода Гаврилова носить усы разрешалось). Встречал я его редко, работали мы на разных участках, но однажды разговорились и он рассказал, как чуть не погорел на том руднике и рад, что отделался испугом.

Молодая западница, с которой усач имел связь, оказалась в подозреваемой группе, ее увезли в Магадан. Его же долго держали в изоляторе и каждый день допрашивали. Как понял Пивоваров, бунт, который готовили женщины, был спровоцирован кем-то, чья личность осталась для зеков тайной. Допрашивали многих, раз он слышал через открытую дверь голос «главного свидетеля». Инженера быстро отвели в другой кабинет и дали сексоту уйти неопознанным. Дело женщин было скверным, ибо среди них оказались члены секты «Свидетелей бога Иеговы», одна принадлежность к которой жестоко каралась.

— Голос я, пожалуй, узнаю, — сказал Пивоваров, — но лица не видел, только спину на миг, и номера не разглядел. Ростом с меня, плечи здоровые, наверно, не хохол, не южный говор… Но если разыщу, от меня не уйдет…