Михаил Жижка - Радищев

«Жертвы знойных берегов Нигера и Синегала… [13] Британские колонии в западной Африке, расположенные в районе озера Чад. вздирают обильные нивы Америки, и мы эту страну опустошения назовем блаженною?».

«Огромность зданий, бесполезных обществу, пространные конюшни, зверинцы, дворцы, чертоги и ненужные памятники — суть явные доказательства его порабощения». «В самой славе завоеваний, — говорит он, — мы приобретаем «звук, пустое гремление и надутливость», с одной стороны, и «истощение» с другой. «Может ли — спрашивает Радищев, — государство, где две трети граждан лишены гражданского звания и частию в законе мертвы, назваться блаженными? Можно ли назвать блаженным гражданское положение крестьянина в России? Ненасытец кровей один скажет, что он блажен, ибо не имеет понятия о лучшем состоянии». И Радищев начинает безжалостно срывать маски с лица самодержавной России, показывая жуткие картины порабощения крестьян помещиками и чиновниками.

В главе «Зайцеве» показан «корыстолюбивый и надменный помещик», который завел в своей вотчине «нравы древнего Лакедомона и Запорожской Сечи». «Он отнял у крестьян всю землю, скотину всю у них купил по цене, какую сам определил, заставил работать всю неделю на себя, а дабы они не умирали с голоду, то кормил их на господском дворе — и то по одному разу в день, а иным давал из милости, месячину. Если который казался ему ленив, то сек розгам», плетьми, батожьем, или кошками… Сверх этого надевал на ноги колодки, кандалы, а на шею рогатку… сыновья помещика ходили по деревне или в поле играть и бесчинничать с девками и бабами, и никакая не избегала их насилия».

Титульный лист издания, уничтоженного правительством.

В главе «Вышний Волочек» показан другой тип «жадного и корыстолюбивого помещика», который для улучшения земледелия «уподобил своих крестьян орудиям, ни воли, ни побуждения не имеющим». «И суть люди, — говорит Радищев, — которые взирают на утучненные нивы сего палача, ставят его впример усовершенствования «в земледелии»

В главе «Пешки» Радищев попадает в крестьянскую избу. «Четыре стены и потолок, покрытые сажей, пол в щелях и на вершок поросший сажею; печь без трубы… окна, затянутые пузырем, сквозь который тускло пробивается дневной свет… посконная рубаха, обувь, данная природою, онучи с лаптями для выхода. — Вот в чем почитается, по справедливости источник государственного избытка, силы, могущества».

Где же кроется причина столь несправедливого состояния?

«Тут видна, — говорит он, — алчность дворянства, грабеж, мучительство наше и беззащитное нищеты состояние. — Звери алчные, пиявицы ненасытные, что мы крестьянину оставляем? — то, чего отнять не можем — воздух. Отъемлем нередко у него не только дар земли, хлеб и воду, но самый свет. — Закон запрещает отъяти от него жизнь. Но разве мгновенно. Сколько способов отъяти у него постепенно! С одной стороны, почти всесилие; с другой — немощь беззащитная… Жестокосердный помещик, посмотри на детей крестьян, тебе подвластных. Они почти наги. Отчего? Не ты ли родивших их в болезни и горести обложил сверх всех полевых работ оброками? Не ты ли несотканное еще полотно определяешь себе в пользу?»

Крепостное состояние, рисуется Радищеву как «чудище обло, озорно, огромно, стозевно и лаяй». Кошмаром преследует оно его везде и всюду, не давая ему покою ни днем, ни ночью. Куда бы он ни поехал, где бы он ни был, о чем бы он ни рассуждал и на что бы ни упал его утомленный взор — всюду он видит ужасы крепостного права и его «злые последствия». Здесь продают с торга шесть душ крепостных, там закованных в цепи отдают в рекруты. Везде и всюду произвол, насилие, беззаконие и вопиющая несправедливость.

Вот перед нами «царев наместник». Под предлогом казенного поручения он посылает курьера из Москвы в Петербург для покупки «устерсов»; выписывает командировочные… «Казначейская книга пошла на ревизию, а устерсами не пахнет» — замечает иронически Радищев.

Проезд его превосходительства через деревню нагоняет непередаваемый ужас на крестьян… Впереди бежит «гвардейский полкан… он схватил старосту за бороду и начал его бить по плечам плетью нещадно». Ему нужно 50 лошадей. Через полчаса, окруженный стражей, поднимая облако пыли, приезжает сам генерал-губернатор. «Коляска остановилась и его превосходительство предстал нам от пыли серовиден, отродию черных подобен… Дон-Кишот, конечно, увидел бы здесь нечто чудесное». Но для Радищева это была просто ветряная мельница, увешанная лентами и орденами.

Но верхом, венчающим эти бесчисленные безобразия, является барон Дурындин, показанный Радищевым в главе «Зайцево».

На пятидесятом году жизни он связался узами брака с проституткой такого же возраста. Невеста барона Дурындина в молодости торговала собственным телом, а когда «не стала находить покупщиков на свои обветшалые прелести, начала торговать чужим».

Теперь она ушла из общества своден и начала отдавать в рост деньги «своим и чужим бесстыдством нажитые». Этот частный случай Радищев заканчивает таким общим выводом: «Не дивись, мой друг! На свете все колесом вертится, сегодня умное, завтра глупое в моде. Надеюсь, что и ты много увидишь Дурындиных. Если не женитьбою всегда они отличаются, то еще чем-либо. А без Дурындиных свет, не простоял бы трех дней».

Комментарии излишни: абсолютная монархия Екатерины II не «простояла бы трех дней», не будь этих бесчисленных Дурындиных, разбросанных по военным и гражданским ведомствам, департаментам, наместничествам и воеводствам. Произвол Дурындиных является неизбежным результатом существующей политической системы. «Знатность без истинного достоинства, говорит Радищев, подобна колдунам в наших деревнях. Все крестьяне их почитают и боятся, думая, что они сверхестественные повелители. Над ними сии обманщики властвуют по своей воле. А коль скоро в толпу их боготворящую завернется мало кто грубейшего невежеству отчуждающийся, то обман их обнаруживается, и таковых дальновидцев они не терпят в том месте, где они «творят чудеса». Равно берегись и тот, кто посмеет обнаружить колдовство вельмож».

На сам Радищев, не побоялся «обнаружить колдовство вельмож», хотя и поплатился дорого за эту попытку.

Возмущение и ненависть Радищева против, дворянства буквально не имеет границ. Он развенчивает «славу», «гордость» и «честь», ядовито высмеивает привычки, бытовые и культурные традиции дворянства, называет их «коронованными рабами, которые жадной толпой пресмыкаются у трона» и «срамоту души своей прикрывают позлащенными одеждами». Свою ненависть он распространяет не только на живых, но и на мертвых, старающихся «великолепными гробницами» увековечить в глазах потомства сомнительные подвиги и «славу».