Михаил Жижка - Радищев

Исходя из этих ложно-утопических, хотя субъективно идеальных побуждений, он предлагает реакционную по своему содержанию, грубую и отсталую по форме эксплоатации, — систему домашнего капиталистического производства. Комбинирование земледелия с домашним производством является его идеалом. Каждый крестьянин должен иметь ткацкий стан, и в свободное от полевых работ время должен заниматься ткачеством и другими рукоделиями. Он отрицательно относится к французским шелковым мануфактурам, где, по его мнению, за счет 500 и 1 000 человек, добывающих себе «хлеб насущный, обогащаются два-три капиталиста». «Оставим — говорит он Воронцову — ту мысль, что теперь можно заводить мануфактуры на манер французских и английских», достаточно того, что «Лион уже опустел на счет разоряющих безначалием своим рукоделия свои». Пусть-де мол Запад разлагается, мы минуем путь мануфактурного развития и утвердим, как говорили позже народники, широкое народное производство. «Рукоделие всякое — говорит он — если оно его (крестьянина) не отлучает от земледелия, есть весьма полезно… следовательно и самые мануфактуры, фабрики, заводы, звериные промыслы, извозы поелику совершаются в зимнее время, суть весьма полезны, ибо долговременная наша зима, оставляя много праздного времени, не может лучше употреблена быть, как на что-нибудь полезное или нужное».

Таким образом, одной рукой он насаждает необходимые условия для успешного развития буржуазно-капиталистического строя в России, а другой — старается задержать это развитие на ступени домашнего производства и тем самым облегчить тяжелое положение трудящихся. Он искренно убежден, что такая форма производства, раздробляя прибыль между многими мелкими производителями, создает им «довольственное житье» и не обогащает одного за счет тысячи.

Радищев в своей философской работе «вооружается противу материализма», но «он охотнее излагает, чем опровергает доводы чистого афеизма» (Пушкин).

В своем трактате Радищев, исходя из субъективного желания (увидеть после смерти детей), доводами, «почерпнутыми не от разума, а от сердца и чувства», пытался доказать бессмертие души человеческой.

Илимский острог

Временный памятник Радищеву Поставленный в Москве в 1918 г. у Триумфальных ворот.

А между тем, материалисты, доводы которых он признает «блестящими и убедительными», доказывают, что

«О, ты желающий жить по смерти… — говорит Радищев устами материалиста — устремляй мысль твою, воспаряй воображение; ты мыслишь органом телесным. Как можешь представить себе, что-либо опричь телесности? Обнажи умствование свое от слов и звуков, телесность явится перед тобою всецела; ибо ты, она, все прочее — догадка». Рай и ад, бог и сатана, воскресение из мертвых и бессмертие души — все это выдумки, изобретенные самим человеком в боязни перед смертью; плод невежественной толпы. «Верь, — говорит Радищев в конце всех этих размышлений, — по смерти все для тебя минуется и душа твоя исчезнет».

Таковы выводы о бессмертии души из блестящих доводов материалистов.

В соответствии с этими доводами Радищев развивает материалистическую теорию познания и считает, что «чувственный опыт является единственным источником наших знаний».

«При первом шаге, — говорит он, — в область не осязательную, находим мы суждения произвольные… заключение наше о бытии духов не иначе может быть, как вероятное, а не достоверное, а менее того ясное и очевидное».

«Увы — говорит он в другом месте, мы должны ходить ощупью, как скоро вознесемся превыше чувственного опыта».

Радищев сам чувствует неосновательность, ненаучность доводов о бессмертии души. «Рассуждения наши о бессмертии души — говорит он — воображению смежны». «Нелепость идеи, доказывающей возможность; вторые жизни» — для него очевидна, но субъективное желание найти самоутешение у него так велико, что он вопреки здравому смыслу говорит: «Пускай я брежу, но бред мой мое блаженство есть».

Не религиозный экстаз и идеалистическое мировоззрение побудили его доказывать бессмертие души, а желание увидеть детей и найти духовное самоутешение в своем одиночестве.

Социальная трагедия буржуазного идеолога дополнилась трагедией русского материалиста второй половины XVIII века.

Екатерина II скончалась от апоплексического удара 6 ноября 1796 года. В начале декабря известие о ее смерти дошло до Илимска, несказанно обрадовав Радищева и его семью: оно приносило надежду на скорое освобождение. «Елизавета Васильевна — сообщает Павел Радищев, — тотчас же стала собираться ехать в Петербург… Она хотела броситься к ногам императора Павла Петровича и просить прощения Радищеву», между тем, указ Павла об его освобождении состоялся еще 23 ноября 1796 года. Радищева в начале января уведомили из Иркутстка об окончании ссылки.

Получив известие о помиловании, он написал такой экспромт:

«Ну, маменька — говорит Радищев в восхищении, — поезжай в Россию! Все маленькое семейство падает на колени и проливает слезы радости, благодарит бога».

В рескрипте от 23 ноября Павел I «всемилостивейше повелевал: Находящегося в Илимске на житье Александра Радищева оттуда освободить, а жить ему в своих деревнях, предписав начальнику губернии, где он пребывание иметь будет, чтобы наблюдаемо было за его поведением и перепискою».

Влиятельный и настойчивый граф добился освобождения Радищева из Сибири. Это можно было сделать сравнительно легко еще и потому, что Павел I не любил своей матери. Ставши царем, он освобождал всех государственных «преступников», сосланных Екатериной II, а ее любимцев ссылал в Сибирь.

Получив известие об освобождении, Радищев начал собираться в обратное путешествие в Россию.

20 февраля 1797 года он писал в дневнике путешествия из Сибири: «Распродав или раздав все в Илимске, на что употребил я 10 дней, мы выехали при стечении всех почти илимских жителей в 3 часа пополудни».

Тепло и ласково провожали Радищева илимские жители, в глазах которых он пользовался большим авторитетом и искренней любовью. С большинством из них он был близко знаком; оказывал им медицинскую помощь, ходил вместе на охоту и рыбную ловлю живо интересовался их повседневной жизнью. И если он плохо ладил «с отбросами общества» (местным начальством), то с простым народом*, за защиту интересов которого он пострадал, он находил общий язык, несмотря на разницу своего положения и умственное превосходство.