Михаил Жижка - Радищев

Самые острые и ядовитые политические памфлеты Лильберна, Мильтона, Д. Дефо, Вольтера и Дидро были написаны ими в политических тюрьмах; правительственные запрещения и поповские заклинания были не в силах подавить идеи, ставшие «достоянием широких масс».

Совсем не то было в России.

Бодрые призывные памфлеты было писать не к кому. Сложившаяся обстановка больше располагала к религиозно-философским и научным занятиям.

В Илимском остроге Радищев развивает большую научно-исследовательскую и литературную деятельность. Здесь он написал философский трактат «О человеке, его смерти и бессмертии», экономическую работу «Письмо о китайском торге», «Очерк о приобретении Сибири» и все время вел переписку с графом Воронцовым.

В Илимском остроге Радищев занят литературными работами, чтением, научными прогулками, реологическими расколками, собиранием трав, изучением климата, врачеванием и ремеслами. Он внимательно следит за жизнью России; дает отзывы о прочитанных книгах и журналах, следит за событиями Великой французской революции, с похвалой отзывается о Кондорсэ, пишет философский трактат, в котором разбирает сложнейшие философские проблемы, вместе с тем крепко стоит на земле и жадными глазами всматривается в окружающую его действительность.

Всматриваясь пристально в разнообразные окружающие его богатства, он высказывает необычайно талантливую и не осуществимую для того времени идею экономического районирования Сибири: «Перед глазами моими — пишет он Воронцову — прибита генеральная карта России, в коей Сибирь занимает почти три четверти. Хорошо, конечно, знать политическое разделение государства, но научней было бы сделать новое географическое разделение России, следуя в том чертам природою между народами назначенными. Если бы Сибирь была разделена на округи естественностью обозначенные, то тогда бы из двух губерний вышла бы иногда одна, а из одной пять или шесть…» но будучи убежден, что не только осуществление этого плана не под силу самодержавию, но даже составление карты, — добавляет он иронически не исправников искусство, нужны головы и глаза Палласа, Георги, Лепехина, да без очков»…

По заданию председателя коммерц-коллегии и титулованного промышленника Воронцова, Радищев проделывает длинные экскурсии в окрестности Илимска, путешествует на реку Тунгу ему; разыскивает руду и плавит в собственной печи. «Ваше превосходительство, — пишет он, — право, когда говорит, что наша страна должна быть обильна копями… Я уже имел честь писать Вашему превосходительству, что относительно этого (т. е. наличия медных копей) может быть жители, которые живут близко от них и которые их знают, сохраняют глубокое молчание и мои поиски остались безрезультатными. Я надеюсь возобновить попытку и как только достану несколько кусков из копи, то произведу Опыты с помощью моей печи. В ожидании, что я смогу делать кое-что лучшее, я произвожу опыты над слюдой и глиной»

Радищев усиленно и настойчиво ищет железную и серебряную руду; между тем, хитрые сибиряки упорно скрывают от него место нахождения копей.

Всматриваясь пристальней в повседневную жизнь жителей Сибири, он метко характеризует рутинность, косность, «идиотизм деревенской жизни».

«Во-первых, житель этой страны любит хитрость и обманывает насколько возможно даже тогда, когда его хорошо понятый интерес должен был бы заставить его любить правду… Во-вторых, что он удаляет от себя всякую новость, всякое соседство. Первое ему кажется тягостным, другое неудобным; счастливый в своей берлоге, он не любит вторжения общества… ведя изолированный образ жизни, он показывается среда ему подобных только для того, чтобы оглушить себя винными парами… Неограниченный хозяин своего окота и своих детей… он желал бы жить и умереть неизвестным…».

Но отрицательные стороны характера сибирских крестьян, скотоводов и звероловов не затмевают в глазах Радищева их угнетенного и нищенского состояния, причиной которого является эксплоатация крестьян скупщиками. В письме о «Китайском торге» он говорит, что «все сибирские крестьяне, за исключением барабинских посельщиков, живут лучше и изобильнее помещичьих крестьян (центральной России), едят мясо, а в пост рыбу. Но из этого не следует, чтобы они жили в изобилии. Один из 100 или 200 живет не в долг, другие все наемники и работают на давших им задатки. Всю свою добычу запродают заранее, а корыстолюбивые и немилосердные торговцы пользуются трудами и ими обогащаются».

Совершенно очевидно, что симпатии Радищева по-прежнему на стороне угнетенных, а не угнетателей.

В напряженном и разнообразном труде Радищев находил временное успокоение и «приближался, как он говорит, к духовному и физическому равновесию».

По своему любознательному характеру, настойчивости в выполнении! намеченной цели и редкой смелости, Радищев является прирожденным и бесстрашным путешественником, но согласно царского указа он должен был сидеть на одном месте, а за его поведением следили два унтер-офицера. В своих письмах он просит Воронцова добиться для него разрешения отлучаться от места ссылки! для изучения Сибири и пишет ему: «с самых ранних лет я чувствовал сильную страсть делать далекие путешествия и давно уже имел охоту знать Сибирь — мое желание исполнилось хотя можно сказать, очень жестоко. Чтение описаний великих явлений природы меня восхищало всегда.

Читая отчеты путешественников о Неаполе и Сицилии, я взбирался вместе с ними на Везувий и Этну. Мое сердце сжималось при рассказе о несчастьях Каламбрии, но втайне я желал чувствовать себя на движущейся почве… Но если бы в другое время — я бы весело расстался с родными, детьми и знакомыми, чтобы странствовать с риском для жизни по далекой стране и видеть извержение вулкана, то в настоящее время я предпочел бы провести часок в обществе, которое для меня дорого, оставив всевозможные вулканы, не удостоив их даже взглядом».

Но все же бывают моменты, когда тоска по родине, детям и друзьям, незаслуженные обиды, повседневная нужда, придирки местного начальства и неопределенное состояние в будущем — выводят Радищева из терпения. Тогда он бросает химические опыты… берет перо и начинает изливать слезы «досады, боли и бешенства… Ах, сколько мотивов для этого!» восклицает он. В ответ на его жалобы сиятельный граф просит его не «печалиться», «набраться терпения и покаяться». «Побуждая меня к терпению и покорности, ваше превосходительство в последнем из ваших писем увещевает меня раскаяться в том, что я сделал, прибавляя при этом, что искренне и хорошо заметное раскаяние могло бы способствовать смягчению моего настоящего положения… Ах, — говорит он с досадой, — нужны ли еще унижения! Эти оковы, если они не затронули еще души, не запятнали сердца, разве они не достаточны (убедительны) для толпы… Нужны ли поручения, что я не впаду вновь в ту же ошибку?».