Борис Вальбе - Помяловский

Позорная Крымская война и севастопольский крах, завершившиеся смертью Николая, были в то же время и крахом всей системы Николая и олицетворяемого им крепостнического государства. Это поражение воспринималось всеми передовыми элементами тогдашнего общества как радостное событие, как предвестие наступающего избавления от векового гнета.

«В то самое время, — писал известный буржуазный историк Соловьев, — когда стал грохотать гром, когда Россия стала терпеть непривычный позор военных неудач, когда враги явились под Севастополем, мы находились в тяжком положении: с одной стороны, наше патриотическое чувство было страшно оскорблено унижением России, с другой, — мы были убеждены, что только бедствие, именно несчастная война, могло произвести спасительный переворот, остановить дальнейшее гниение; мы были убеждены, что успех войны затянул бы еще крепче наши узы, окончательно утвердил бы казарменную систему».

Мрачному царствованию Николая подведен был итог, когда Помяловский переходил в высшее отделение семинарии.

Скрытое движение русской общественной мысли пробилось на поверхность, проявляя свою могучую силу и обострив борьбу классов. Мы видели, с какими препятствиями луч света зарождавшейся новой эпохи, проникал через закоптелые и грязные окна семинарии, как мучительно шел ему навстречу Помяловский. стараясь как-нибудь приобщиться к великому движению, наметить свое место в нем. Иллюзий себе Помяловский не создавал. Он знал сколь недостаточны знания, вынесенные им из семинарии, для того чтобы включиться в пропаганду новых идей, в активную общественную работу. В одной из своих записок, говоря о Канте, с философией которого он познакомился в семинарии, Помяловский пишет:

«Скажите же, насколько теперь (после чтения Канта) уничтожилось мое полуневежество, прояснился мой смысл, насколько двинулось «перед мое охтенское чувство, красноречие Ладожского канала и сила воли, ниспадающая часто на точку детской бесхарактерности. Нисколько. Темно, темно и темно…»

Сильно мучили Помяловского в ту пору вопросы перевоспитания, общественного призвания и т. д. Любопытна в этом отношении следующая его запись того же времени: «Как это тяжело до сих пор не знать, что я такое: умница или завзятый дурак, дьякон или просто пролетарий, или, еще проще, маленький великий человек. Чем я лучше и хуже других, счастливее или несчастливее… Иногда кажется, что я ко всякой работе способен, а иногда силен только на словах и в мечтах. Иногда думается, зачем я не ангел, тогда бы удовлетворял своим стремлениям; иногда думается, зачем я не кот и не крыса, тогда бы я не стремился ни к чему. А иногда, оставив высшие взгляды, Топишь пустоту душевную в стакане водки за восемь копеек. Помню, однажды, в нетрезвом виде, я всех товарищей своих встревожил рыданиями о неразрешимости моих стремлений. Все удивлялись, пожимая плечами, не постигая, над чем это я надрываюсь».

Но долго оставаться в этаком гамлетовском душевном состоянии Помяловскому не пришлось. Не таково было время и не такова была натура Помяловского, чтобы оставаться в стороне от великого движения. Жалость к униженным, к жертвам казенной педагогии, явно обозначившаяся у Помяловского уже в школьные его годы, питала теперь его интерес к педагогическим проблемам.

Вопросы воспитания были в центре общественного внимания новой эпохи. Педагогические журналы 1857 года связаны были преимущественно с двумя крупными именами в области нашей педагогики — К. Д. Ушинского и Н. И. Пирогова. Первая статья Ушинского, выступившего в «Журнале для воспитания», — это горячий призыв в защиту педагогической литературы.

Воспитание действует, в частности, на человека и вообще на общество, главным образом, через убеждение; а органом жизни такового является педагогическая литература. Такова основная идея этой статьи.

В двух статьях, посвященных проблеме народности в общественном воспитании, Ушинский выдвигает основные моменты современной ему педагогической литературы, знакомя с постановкой общественного воспитания в Англии, Германии, Франции, Америке и других странах. При этом Ушинский подчеркивает, что каждая педагогическая система лишь тогда достигает своей цели, когда она построена на базе определенного народного быта.

Характер каждого человека — по взглядам Ушинского — слагается всегда из двух элементов: природного, коренящегося в телесном организме человека, и духовного, вырабатывающегося в жизни под влиянием воспитания и обстоятельств, причем оба эти элемента находятся в постоянном взаимодействии. Воспитание поэтому должно строиться не на абстрактных идеях, а на началах, созданных самим народом. Ибо народность — единственный источник жизни народа в истории.

Одна из основных формулировок этой статьи Ушинского передана им в следующих словах: «Народная идея воспитания сознается тем скорее и полнее, чем более семейным делом народа является общественное воспитание; чем более занимается им литературное и общественное мнение, тем чаще вопросы его становятся доступными для всех общественными вопросами, близкими для каждого, как вопросы семейные».

Эти идеи Ушинского о народности и общественном воспитании влияли на первые литературные выступления Помяловского («Вукол», «Долбня», «Данилушка»). На него не могли не иметь большого влияния также статьи Добролюбова в «Современнике» (периода 1857–1859), посвященные обсуждению педагогических работ Н. И. Пирогова, к которым в ту пору Добролюбов относился с большим сочувствием и энтузиазмом. Позже в связи с известным отступничеством от своих идей Пирогова, ставшего попечителем Киевского учебного округа и дошедшего до оправдания в педагогии физического наказания, Добролюбов обрушился на последнего своей памфлетически гневной статьей «Всероссийские иллюзии, разрушаемые розгами».

Ранние статьи Добролюбова о Пирогове проникнуты новыми педагогическими идеями, столь характерными для той эпохи. В первой статье Добролюбова непосредственно о Пирогове сказано мало. По обычному методу публицистической критики здесь говорится больше «по поводу» книги. Но мысли самого Добролюбова отличается здесь большой ясностью и убедительностью. Он громит «ортодоксальные» педагогические системы, в силу которых ребенок должен слушаться без рассуждений, слепо веровать своему воспитателю, признавать его приказания единственно непогрешимыми; безусловное повиновение — по Добролюбову — вредно действует на чувство, убивая в ребенке смелость и самостоятельность ума, парализуя его волю. Особенно это относится к выдающимся детям, к натурам гордым, сильным, энергическим, которые при нормальном свободном развитии высоко поднимаются, проявляя во всю ширь богатство своих духовных сил. И наоборот — при казенщине и педагогической рутине они впадают в апатию или в непримиримую ненависть к своим воспитателям и делаются большей частью «отверженными» для данного общества, его заклятыми врагами и «лишними людьми».