Юрий Дмитриев - Необыкновенный охотник (Брем)

Брем, несомненно, знал книги Бюффона — в своих работах он не раз ссылался на них. Но, очевидно, прочитал он их еще задолго до того, как впервые взялся за перо: вряд ли такой страстный любитель природы мог пройти мимо них. И безусловно, книги Бюффона сыграли в жизни Брема, как и в жизни других натуралистов, немалую роль. Недаром же Альфред Брем всегда с достаточным почтением относился к французскому натуралисту.

Но ведь Бюффон жил в XVIII веке, во времена Руссо и Вольтера. Время Брема было временем К. Маркса и Ч. Дарвина, и между мировоззрениями людей XVIII и XIX веков, между их отношениями к явлениям, наконец, между наукой XVIII и XIX веков была огромная разница. Книги Бюффона к середине XIX века безнадежно устарели. Нужны были новые. Новые и совершенно иные. Брем не собирался идти по стопам Бюффона. Да и не мог он этого сделать.

Брем был натуралистом в полном смысле слова. Основным орудием труда Бюффона были книги, перо и чернила, Брем же полжизни провел с биноклем в руках и ружьем за плечами. Если Бюффон и путешествовал в молодости, то отнюдь не по малоизведанным странам, а в зрелые годы он дальше своего поместья вообще не выезжал и животных видел лишь в зверинце. Брем же всю жизнь так или иначе наблюдал животных — в вольерах зоопарка и в тропическом лесу, в горах, пустынях, в тундре и тайге. И, наверное, нередко, работая над книгой, откладывал Брем перо и предавался воспоминаниям. А вспомнить было о чем.

Может быть, он вспоминал, как во время путешествия по Скандинавии пролежал однажды на снегу восемнадцать часов, наблюдая за птицами. Появление людей спугнуло их, они с громкими криками тучами носились в воздухе и никак не могли успокоиться. А Брему необходимо было, чтоб они успокоились и повели себя так, как ведут обычно, — согревают яйца, кормят птенцов, улетают и прилетают к гнездам. И он ждал, ждал терпеливо, ждал восемнадцать часов. И дождался: птицы не только успокоились, не только перестали замечать неподвижно лежащего человека, но даже стали прогуливаться чуть ли не у самого его лица. Даже проводник Брема швед Эрик Швенсон — «снежный индеец», как в шутку называл его Брем, — человек, всю жизнь проведший в тундре и знавший здесь повадки и привычки, следы и голос каждого животного, был поражен терпением и выдержкой Альфреда.

Может быть, вспоминал Брем и о другом случае, произошедшем во время этого же путешествия, — о том, как он «разговаривал» с песцом.

Трудно сказать, что заставило подойти песца совсем близко к людям — любопытство или желание выяснить, нельзя ли чем-нибудь поживиться около этих двуногих существ, но так или иначе — песец подошел и неотступно следовал за путешественниками. Застрелить его ничего не стоило, но ни Брем, ни его спутник и не помышляли воспользоваться доверчивостью зверька. А тот все шел и шел за людьми, строго держась на определенном расстоянии. Если люди останавливались — останавливался и он, если они стояли долго — песец садился и внимательно наблюдал за ними.

Однажды Брем не выдержал и, повернувшись к песцу, произнес длинную и пламенную речь, объясняя зверьку, какой опасности он подвергает себя. Песец внимательно, будто понимая что-то, слушал, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, но когда люди отправились дальше, немедленно последовал за ними.

Мог бы вспомнить Брем и о «соловьиной ночи» в Испании, и об «обезьяньих битвах», которые наблюдал в Африке.

Однажды Брем видел, как на стадо павианов напал леопард. Обычно такие нападения всегда оканчиваются удачно для хищников, и в ряде мест обезьяны составляют основную пищу леопардов. Обезьяны никогда не защищаются, а спасаются бегством, оставив в когтях хищника своего товарища. Но на этот раз все произошло иначе: услышав крик товарища, все павианы-самцы, как по команде, бросились на хищника. Леопарду уже было не до своей жертвы — он выпустил пойманную обезьяну и готов был удрать. Но павианы решили иначе — окружив хищника, они набросились на него, колотя, царапая, кусая врага. Тщетно пытался леопард вырваться из окружения, тщетно отбивался — обезьяны успокоились лишь тогда, когда он почти перестал дышать.

В другой раз, потревоженные выстрелом, павианы обрушили на охотников такой град камней, что те вынуждены были срочно укрыться под навесом скалы. Тогда обезьяны обрушили еще больший град камней на узкий выход из ущелья и перекрыли его так, что охотникам пришлось возвращаться обратно.

О многом мог вспомнить Альфред Брем, работая над «Жизнью животных», о многом мог рассказать своим читателям. И рассказывал. В отличие от Бюффона рассказывал о том, что видел собственными глазами, что знал не понаслышке и не из книг.

Нет, он не собирался спорить с Бюффоном. Но кое с кем он, несомненно, спорил.

В то время уже имелось немало книг о животных — зоология значительно шагнула вперед. Однако это были специальные книги, интересовавшие лишь ученых.

Брем задумал иное.

«Меня не удовлетворяет возможность описать наружность и внутренности животного, хотя и существует взгляд, что это самое необходимое в науке. Я считаю, что нужно не жалеть времени и места для описания жизни и поведения животных. Наши корифеи науки… расчленяют и систематизируют множество материала… и на наблюдения за животными уже не остается времени. А ведь животные — это чувствующие и двигающиеся существа, мертвые же, препарированные или заспиртованные, — их полная противоположность» — так писал Альфред Брем в предисловии к своей работе, так он думал. И не случайно же свой труд назвал он «Жизнь животных».

Первый том «Жизни животных» появился в 1863 году, последний, шестой — в 1869-м. К тому времени первый том не только был распродан и прочитан тысячами людей в Германии — он был переведен на многие другие языки. То же самое произошло и со следующими томами. Срочно потребовалось второе издание.

Но Брем не торопился. Дело в том, что, приступая к этой капитальной работе, Брем считал: одному сделать все не по силам. Тем более что насекомых, и вообще беспозвоночных, он знал плохо. Поэтому Брем пригласил известных в то время ученых Эрнста Ташенберга и Оскара Шмидта заняться этими животными, на себя же взял всех остальных. Брем понимал, что одних личных наблюдений для такой книги мало. Он тщательно изучил и отобрал материалы из книг своих предшественников и своих современников. Однако, несмотря на тщательность, Брем проявил излишнюю доверчивость — беда не только его одного! — и в книгу попало много сомнительных или недостоверных сведений. Но если бы только это! Считая, что никто не знает жизнь и повадки животных лучше, чем люди, непосредственно и постоянно сталкивающиеся с ними, Брем обратился к рыбакам и охотникам, путешественникам и лесникам, к знакомым и незнакомым людям с просьбой сообщить все, что они знают, что видели или наблюдали. Он получил множество ответов. Опытные звероловы и внимательные наблюдатели, натуралисты-любители и знатоки природы рассказывали Брему много интересного, сообщали множество любопытных сведений. Но среди этих сведений были и придуманные истории, выдуманные эпизоды, то, что принято называть «охотничьими рассказами». К сожалению, Брем слишком доверял людям и верил им на слово. Возможно, он, зная, что в жизни животных очень много таинственного, еще не познанного и не понятого, считал: ни от чего нельзя отмахиваться, все может быть. Возможно и другое: сам Брем был абсолютно честен во всем, особенно если дело касалось науки, и не мог представить себе, что кто-то хочет ввести его, а вместе с ним и сотни тысяч читателей в заблуждение. Но так или иначе таких «охотничьих рассказов» в первое издание «Жизни животных» попало достаточно много. И несмотря на популярность свою, это издание доставило Брему немало огорчений. Вот почему он отказался от второго издания и снова засел за работу.