Иван Стаднюк - Люди не ангелы

Когда в лесу на Андреев голос откликнулось протяжное и басовитое эхо, Андрей с болью подумал о Маринке и снова крикнул:

- Ну и будь счастлива-а!

"Счастлива-а!.. - громко откликнулся лес и тут же, с оттенком грусти, тише повторил: - Счастлива..."

- Будь!

"Будь!.. Будь..."

Глядя со стороны на Андрея, можно было подумать, что парень или свихнулся, или валяет дурака от избытка энергии и от безделья. А он, не в силах смириться с происшедшим и с тем, что изобразила перед ним его щедрая фантазия, принял, наконец, решение, какое подсказала ему мать: "Уехать!" Принял, может, потому, что это было легко сделать: вчера он слышал, будто снова, как и в прошлые годы, пришла из района бумага, в которой обязывали председателя колхоза выделить для уборки урожая на целинных землях одного лучшего комбайнера. В прошлые годы поступали по заведенному обычаю: "на тебе, боже, что мне не гоже" - посылали самого захудалого комбайнеришку, а если хорошего, то провинившегося чем-то, снабдив его фиктивными справками об убранных им площадях хлеба, от чего зависела оплата его труда на целине. А теперь поедет он, Андрей Ярчук, действительно зрелый комбайнер. Пробудет там два-три месяца, а потом решит, по каким путям направлять свои стопы. Подумаешь, Маринка! Не только света, что в окне. Да и на Кохановке мир клином не сошелся. Кохановка - это гнездо, где родился он и растил крылья. Не сидеть же в этом гнезде всю жизнь. Надо полетать, свет увидеть, испытать себя в чужих краях.

Ведя с самим собой этот нелегкий разговор, Андрей надел пиджак, отряхнул фуражку и направился к лесу, через который лежал кратчайший путь в Кохановку.

Лес стоял на горе - дремотный и какой-то пугающе-таинственный. Отсюда, из глубины яра, он казался похожим на фантастическую густо-зеленую тучу, опустившуюся с неба.

Но вот лес стал преображаться: зеленый, с ранними подпалинами и с сединой от налившихся семян, он вдруг утратил густоту окраски и начал слабо румяниться - вначале заалели верхушки деревьев, затем краснота стекла на кроны. Андрей понял, что у него за спиной, в немыслимо далеких далях, взошло солнце.

Еще минута, и росное серебро на траве побагровело, впереди Андрея задвигалась безобразно-длинная тень, будто прокладывая ему путь. Вот тень уткнулась в кусты, поросшие местами по краю канавы, окаймлявшей лес, и, укорачиваясь, стала вонзаться в гущавину листвы. Андрей перескочил через канаву в лес.

В утреннем лесу всегда кажется неуютно и сыро. Нужно некоторое время, чтобы обвыкнуться и как-то слиться с лесом. Андрею было знакомо это ощущение, и он, передернув плечами, оглянулся вокруг. Оглянулся и окаменел завороженный. Кажется, такого он еще не видел: в тех местах, где вдоль канавы не росли кусты, в лес густыми потоками червонного золота понизу вливалось солнце. Стоящие на опушке и ближайшие в глубине леса стволы деревьев ярко краснели и были похожими на воткнутые в землю гигантские слитки раскаленного металла. Бедная на растительность земля под ними тоже полыхала жаркой краснотой; она была перечеркнута множеством параллельных прямых теней, казавшихся среди фантастического свечения угольно-черными.

А в глубине леса еще таились сумерки, стыдливо прикрываясь сизой дымкой. Но по мере того как где-то там, над краем земли, солнце все выше поднималось в небо, лес наполнялся прозрачностью, а червонно-золотые стволы деревьев и земля между ними теряли горячую красноту и начинали источать ярко-желтый свет. Сумерки в глубине леса отступали все дальше.

Потом стали вершиться чудеса с листвой. Вначале поток солнца не проникал в глубь листвы, задерживаясь в кронах деревьев, стороживших опушку. И листва тогда казалась застывшей, угрюмой. А теперь, освещенная набравшими силу лучами, она ожила, затрепетала нежной зеленью, и лес, до этого будто сдерживавший дыхание, вдруг задышал полной грудью.

Андрей тяжко вздохнул и зашагал напрямик между деревьями. Волшебство природы не принесло ему успокоения.

Андрей даже не заметил, что кончился лес, и он шагал по тропинке к дороге, ведшей от Воронцовки к Кохановке. Опомнился, когда поднялся на бугор и увидал недалекую Кохановку. Неосознанно отыскал среди череды хат крышу Маринкиной хаты, и ему вспомнилось, как в прошлое воскресенье они ездили с Маринкой в Будомир. Просто так, чтоб побыть вместе, потолкаться в магазинах.

Когда гуляли по людной улице, сколько удивленно-восторженных взглядов, устремленных на Маринку, заметил он! Женщины и те заглядывались на нее. А он шагал рядом с ней, смущенный и счастливый, и, чувствуя на себе множество чужих глаз, боялся, как бы не наступить самому себе на ногу, не споткнуться и не упасть... Андрей еще никогда не бывал таким счастливым!

А теперь... теперь будет счастливым другой.

Из плена мучительных раздумий Андрея вырвал визг автомобильных тормозов. Рядом с ним, на дороге, остановилась "Волга".

- Ты что, хлопец, оглох? - беззлобно спросил, выглядывая в окошко, пожилой водитель.

Андрей растерянно улыбнулся.

- Как найти голову кохановского колхоза? - это уже спросил Арсентий Никонович Хворостянко, сидевший рядом с водителем.

- В конторе правления или где-нибудь на хозяйстве, - неуверенно ответил Андрей, присматриваясь к незнакомому человеку.

- Садись с нами, подскажешь, куда и как, - предложил Хворостянко. - А то мне надо скорее отпустить машину.

Андрей открыл заднюю дверку "Волги" и уселся на мягкое сиденье. И только теперь почувствовал, что он очень устал и что ему смертельно хочется спать.

26

В доме Ярчуков в это раннее утро с небывалым накалом грохотала семейная баталия. От крупного разговора даже испуганно позвякивали стекла в окнах и трепетно зыбилась вода в кадушке, стоявшей в углу горницы.

Павел Платонович каменно-неподвижно сидел за столом и, склонив голову на руки, терпеливо ждал, сцепив зубы, пока жена его - Тодоска - выпалит весь заряд своего кипучего гнева. Но сегодня ярость Тодоски была неистощимой. У ее ног, на полу, валялись черепки кувшина и жалобно белели осколки тарелки. Трудно было поверить, что скуповатая и бережливая Тодоска могла подкреплять свои обвинения мужу в его тяжких прегрешениях свирепыми ударами посуды об пол. Высокая, плоскогрудая, уставив на Павла большие серые глаза, в которых колюче-гневно полыхали искры, она громким, стенающим голосом выговаривала:

- Чтоб ты света белого не видел! Чтоб тебе ноги повыкручивало! Как ты можешь шляться по курвам, не стыдясь ни людей, ни сына?! Да неужели я хуже той лупоглазой ведьмы - Насти?!

- Я по делу был, пойми! - простонал Павел, подняв на мгновение красное лицо, искаженное мучительной гримасой.

- Знаю я твое дело! - и Тодоска, проворно выбрав на столе среди груды мытых тарелок одну, с пожелтевшей щербинкой, снова ахнула ею об пол. Лакал самогонище да липнул до Насти!