Иван Стаднюк - Меч над Москвой

Генерал-лейтенант Лукин и дивизионный комиссар Лобачев узнали о вранье Гитлера здесь же, в Заднепровье, сидя на поверженной взрывом снаряда кладбищенской ограде... Мимо них пробегали два бойца-связиста - усталые, в изодранных гимнастерках и разбитых сапогах. У одного улюлюкала на спине катушка с телефонным проводом, который стелился по земле, а второй придерживал на боку облезлую, с остатками зеленой краски, деревянную коробку телефонного полевого аппарата. В десятке метров от начальства бойцы, оголив конец провода, срастили его с найденным оборванным проводом и подключили телефонный аппарат. Один из связистов тут же начал с кем-то переговариваться, проверяя исправность линии, и генерал Лукин окликнул бойцов:

- Ребятки, попробуйте вызвать "Розу" и пригласить к аппарату "тридцатку".

"Роза" - это был сегодняшний позывной командного пункта 16-й армии, а "Тридцатый" - начальника штаба.

Связисты подтянули провод с подключенным аппаратом прямо к генералу Лукину, и он, взяв трубку, тут же услышал сдержанный голос полковника Шалина:

- Тридцатый слушает.

- Новостей нет, Михаил Алексеевич? - спросил в трубку Лукин и будто увидел перед собой затуманенные усталостью и постоянной тревогой глаза начальника штаба.

- Полный короб, - приглушенно ответил Шалин. - Я уже звонил на КП Городнянского... Необходимо ваше присутствие на "Розе" незамедлительно.

В Лукине вдруг вспыхнуло острое чувство беспокойства: он предполагал, что маршал Тимошенко затевает какой-то неожиданный удар по немцам. Испытывая нетерпение, спросил:

- Можешь иносказательно? Постараюсь догадаться.

- Одну вещь могу в открытую. Пусть даже немцы подслушивают. - И Шалин снисходительно засмеялся.

- Уже интересно... Говори! - повелительно сказал Лукин.

Полковник Шалин стал рассказывать о переданной из политуправления фронта радиограмме с текстом полемики между Гитлером и Черчиллем по поводу того, в чьих руках находится сейчас Смоленск.

- Немцы кричат на весь мир, - доносился голос Шалина, видимо державшего перед собой бланк с радиограммой, - что в Смоленске не осталось ни одного русского солдата. А Черчилль с трибуны палаты общин сказал, что это брехня. Тогда Гитлер и заявил по радио на всю Европу... Вот послушайте: "Я, Адольф Гитлер, оспариваю утверждение сэра Уинстона Черчилля и просил бы английского премьера запросить командующего 16-й советской армией русского генерала Лукина, в чьих руках находится Смоленск..." - Шалин умолк, пытаясь угадать реакцию Лукина на прочитанное. Но Лукин какое-то время молчал, и Шалин продолжил уже от себя: - Так что, Михаил Федорович, выбились вы в знаменитости мирового масштаба...

- А что?! - невесело, но будто с вызовом вдруг воскликнул генерал Лукин и, видя, что дивизионный комиссар Лобачев смотрит на него с вопрошающим напряжением, кратко передал ему суть разговора с Шалиным. Затем, коротко хохотнув, приказал в телефонную трубку: - Пошлите от моего имени в политуправление фронта радиограмму... Пусть обязательно доведут до сведения Гитлера и Черчилля, что я нахожусь в северной части Смоленска вместе со своими войсками и через Днепр даю фашистам прикурить...

- Будет исполнено, - с какой-то пасмурностью сказал на другом конце провода полковник Шалин, а затем многозначительно добавил: - Михаил Федорович, другие дела поважнее. Ждем вас немедленно и с нетерпением.

- Сейчас едем... Только перекинусь словом с Городнянским: ему будет небезынтересно узнать, что и на него в эти дни вся Европа взирает.

Командно-наблюдательный пункт 129-й стрелковой дивизии генерала Городнянского на позывные телефонистов откликнулся тотчас же. Ввиду небольшого расстояния, которое разделяло территорию кладбища и полуразрушенный каменный дом в глубине кособоко поднявшейся над Днепром северной части Смоленска, голос Городнянского зазвучал в телефонной трубке громко и четко.

- Авксентий Михайлович, не слышал новость? - спросил у него Лукин.

- Судя по тому, что вам, Михаил Федорович, весело, новость непечальная? - вопросом ответил Городнянский.

- Угадал! - Лукин засмеялся, может, впервые за эти дни. - Где находится сейчас твой командно-наблюдательный пункт?

- Да здесь же, где вы недавно были, в том же каменном мешке.

- Но в черте Смоленска?

- Разумеется!.. А правофланговый полк моей дивизии даже пытается взять на том берегу здание областной больницы.

- Ну вот видишь! - В голосе Лукина продолжали звучать веселые взблески. - А Гитлер доказывает Черчиллю, что в Смоленске не осталось ни одного русского солдата. Предлагает за свидетельством обратиться к нам с тобой.

- Серьезно? - не без озадаченности переспросил Городнянский. - Так я сейчас очередным артналетом дам Гитлеру знать, где нахожусь. Позволяете?

- Давай, только щади историю Смоленска: собор, церквушки, памятники. И не трать снарядов на мелкие цели. Гитлер - брехло и так знает, что оседлал только южную часть города.

- Насчет того, что надо щадить историю, это ты молодец, дорогой Михаил Федорович, - сказал дивизионный комиссар Лобачев, посмотрев с одобрительной грустью на Лукина. - Жернова войны так перемалывают древность с сегодняшним днем, что для людей будущего вместо истории остается труха...

- Разгромим фашизм, заключим со всем миром договора о дружбе, и крышка всяким войнам! - Лукин отдал связисту телефонную трубку и молодецки хлопнул ладонью себя по коленке. Затем встал с кирпичной глыбы и кому-то погрозил пальцем: - Все извлекут уроки! Дураков не останется.

- Хорошо бы, - согласился Лобачев, тоже вставая. - А вместо армии пусть бы каждое государство держало небольшие внутренние войска - для устрашения воров и хулиганов.

- И роту почетного караула! - с легким смешком добавил Лукин. - Чтоб иностранных гостей встречать.

- Тогда еще и военный оркестр нужен! - Лобачев извинительно развел руки. - А роте, оркестру да и внутренним войскам нужны будут духовные наставники. Так что я, возможно, опять буду при деле. А ты, Михаил Федорович, наверняка останешься безработным.

- Каждый день на рыбалку стану ездить! - ухватился за привлекательную мысль Лукин и даже надул от удовольствия щеки, как это делают маленькие дети.

И вдруг они расхохотались - закатисто, безудержно, с какой-то надрывной свирепостью. Это не был "хохот чистого веселья", ибо сверкнувшие на глазах Лобачева стекляшки слез выдали волнение их обоих, понимавших отчаянность своего положения, но не утративших в этом кровавом угаре того подлинного чувства долга, делающего человека человечным. Оно, это человечное, определялось их совестью и другими духовными началами, умноженными на разум каждого из них и на энергию, направленную на пользу Отечества...

Только опытный глаз мог определить, что в штабе армии что-то произошло важное. Когда Лукин и Лобачев приехали из Смоленска в лес под Жуково, они сразу же заметили особую подтянутость и напряженную готовность к чему-то часовых, стоявших у землянок отделов и отделений штаба, деловитость командиров, изредка стремительно проходивших по тропинкам, проторенным в разных направлениях, особенно от узла связи.