Татьяна Щепкина-Куперник - Дни моей жизни и другие воспоминания

Я всегда побаивалась встреч с ним на улице. Он поступал со мной просто: брал под локти и ставил на какое-нибудь возвышение, вроде выступа крыльца, уверяя, что иначе не может со мной разговаривать.

Как-то мы с ним в Литературном кружке пошли собирать в чью-то пользу деньги: он настоял, чтобы мы шли под руку… Я ему приходилась приблизительно до пояса, и за нами толпы ходили: верно, было забавное зрелище.

Как непохож был Шаляпин на петербургского любимца публики Л. Г. Яковлева.

Тот говорил со мной предпочтительно по-французски, привозил, приезжая с визитом, красные розы на длинных стеблях, больше всего боялся, чтобы его во время заграничных поездок не приняли за артиста, и потому не брил своей элегантной бородки а lа Генрих IV и с ней пел, не стесняясь, Онегина и Демона…

Вообще между московскими и петербургскими артистами была огромная разница. Разница во всем: не только в восприятии искусства, но и в духе артистической семьи каждого города.

Вспоминаются артисты Малого театра. Медведева, жившая, как старосветская помещица, «воспитанниц и мосек полон дом», по щепкинскому укладу кормившая званых и незваных, содержавшая бедных родственников, помогавшая молодежи. Семья Садовских, в маленьком особняке которых шумела и веселилась подраставшая молодежь. Семья Музилей… Целые гнезда исконных артистов Малого театра, ведущие свои роды из далекого прошлого. Вдохновенный, увлекающийся художник Ленский, необразованный, но великолепный актер Горев, Южин, выделявшийся своей корректностью, своими литературными работами. А во главе — Ермолова, великая и скромнейшая из всех, жившая уединенно, избегавшая общества и отстранявшая поклонение с каким-то суровым целомудрием.

Вместо петербургских «файв-о-клоков» — традиционные «субботы» (по субботам в те времена спектаклей не было), где наряду с гостями принималась родня и детвора. В каждой семье — большое количество «призреваемых». Большинство артистов вышло из простой среды. Щепкин был крепостным, так же как дед Ермоловой, дед Турчаниновой. В семьях сохранялся почти патриархальный уклад: бани по субботам, пироги по воскресеньям, блины на масляной и кислая капуста в «чистый понедельник». В лицах молодых женщин не было никакой «загадки» — все они своевременно выходили замуж и большей частью были примерными женами и матерями. Нравы в театре были строгие: что делалось за стенами театра, никого не касалось, но за кулисами царила строжайшая дисциплина, и уборные не делались местом выпивки или других развлечений.

Артисты Александринского театра — большей частью подтянутые, благовоспитанные. Рыцарски вежливый Далматов, культурный Писарев, серьезный Сазонов, красавец Аполлонский, барин и охотник Корвин-Круковский… Ко двору пришелся там Юрьев с его классической манерой игры, «классический мальчик», как его прозвала Савина. Выделялся скорее московским духом Давыдов, долго игравший в Москве и провинции: он не был типичным петербуржцем, и один из немногих пользовался любовью Москвы, считавшей его «своим». Да еще Варламов, любимец публики, за его несравненное, сочное комическое обаяние прощавшей ему даже «отсебятины» в Островском и Мольере. Любили его и в жизни за его благодушие и широкое гостеприимство, и Петербург, точно желая подчеркнуть свое отношение к нему, не такое, как к другим, звал его «дядя Костя» (под этим названием выпускались папиросы, сигары и одеколон)… Так же звала публика «тетей Варей» кругленькую комическую старуху Стрельскую, тоже отличавшуюся от строгой и величественной Жулевой или представительной Абариновой, по отношению к которой такой фамильярности никто бы себе не позволил. Молодые артистки того времени были: изящная и умная Мичурина, поэтичная Дюжикова, хорошенькая Потоцкая, а во главе — Савина с целым двором «своих» авторов, критиков и поклонников. И образ жизни такой же, как «в свете»: с приемами, визитами, часто собственными выездами и ливрейными лакеями. Молодежь далеко не была так проста, как в Москве. Особенно сказывалась на актрисах близость французского театра — парижским духом веяло от их манеры одеваться, вкусов и развлечений…

Проводя параллель между московскими и петербургскими артистами, нельзя не остановиться на том, какая огромная разница существовала вообще между московскими и петербургскими театрами и их публикой.

Об общественном значении Малого театра написаны тома. Многие выдающиеся москвичи на вопрос, где они получили образование, отвечали: в Московском университете и в Малом театре. Театр этот в течение долгих лет играл роль активно-творческого проводника революционных начал в обществе. Этот государственный театр являлся возбудителем протеста, орудием борьбы. Звучит парадоксально, но было так. И было главным образом благодаря наличию в театре такой артистки, как М. Н. Ермолова. Вся романтика трагедии, дававшая зрителю возможность и силу вырваться из плена повседневности и ощущать в себе веяние героизма, воплощалась в этой величайшей русской трагической актрисе. В жизни сосредоточенная, молчаливая, видевшая что-то свое, на сцене она была пламенным трибуном свободы.

Она, выражаясь высоким слогом, «уносила за собой зрителя на крыльях поэзии». Она была сивиллой грядущего и провозвестницей идеала. В Петербурге очаровательная Савина крепко держала зрителя на земле с помощью Крылова, Гнедича и других. Эти две артистки были полярно противоположны друг другу. И Петербург почтительно встречал Ермолову, но слегка побаивался этих пламенных выражений чувств, этих горящих огнем свободы глаз. Москва же почтительно встречала Савину, но, отдавая должное «кружевной игре», не мирилась с тем холодком и иронией, которые всегда чувствовались в Савиной.

Ермолова не любила играть в Петербурге, а Савина неохотно ездила в Москву.

Молодежь должна увлекаться, иначе она не была бы молодежью. И в Москве ей было чем увлекаться. Молодежь после «Овечьего источника» выпрягала лошадей из театральной кареты и везла Ермолову домой на себе. Те, кто был на этом спектакле, не забыли его всю жизнь.

Рядом с Ермоловой, естественно, сгруппировалась плеяда артистов, горевших той же романтикой, — Ленский, Горев, Южин. Это дало театру возможность подняться очень высоко и много лет быть властителем дум молодежи, да и вообще Москвы. Каждое первое представление с участием Ермоловой являлось в Москве событием, на этих премьерах бывала вся передовая Москва — профессура, литераторы, общественные деятели. В общем, публика была скромная. Только в ложах бенуара и бельэтажа можно было видеть роскошные туалеты: там бывало именитое московское купечество — Хлудовы, Морозовы, Рябушинские, бравшие себе обыкновенно жен «за красоту» — статных, пышных, румяных… Военных очень мало. Почти никого во фраке или в смокинге, но, например, некоторые старые профессора — в мягких рубашках, без крахмального воротника; их бы не впустили в зал в Петербурге, а тут, если бы известнейший критик и литератор С. А. Юрьев или редактор «Русских ведомостей» М. А. Саблин явились в театр во фраке, то со старым капельдинером, звавшим их по имени-отчеству, мог бы случиться удар.