Николай Минаев - Нежнее неба. Собрание стихотворений

Словно гад по мраморным ступеням,
Извивалась потная рука
По моим беспомощным коленям
С похотливой дрожью паука.

От крылатой женщины-гиены
Пахло мерзкой сыростью крота,
И шипели клочья грязной пены
У ее чудовищного рта.

А потом в суставах захрустело,
Все померкло в мраке золотом,
Я лишился собственного тела,
А потом – не знаю, а потом

Где-то прокричал петух… Венера
Сквозь стекло рассеивала мглу
Над блестящей ручкой револьвера
И кровавой лужей на полу.

Эта поэма – детище мое,
Но ее происхождение несколько туманно;
Мы коллективно создали ее:
Я на бумаге, на машинке Марианна…

Переполняясь лавой золотой,
Два мира – мы друг к другу тяготели,
И страсть соединила нас в постели,
Воспламенив взаимной наготой.

И в этот час прекрасный и простой,
Свершилось то, чего мы так хотели,
Я пламенел на отданном мне теле,
А ты мерцала звездной красотой.

Трепещущим, неслышащим, незрячим,
Я жадно льнул к губам твоим горячим,
Безудержною нежностью жесток,

И в первый раз колени ты разжала,
Открыв еще не смятый лепесток
Для моего безжалостного жала.

В парке было сумрачно и тихо,
Лишь перед размытою плотиной
Осторожно старая утиха
Крякала, похрустывая тиной.
Да душа звучала голосами,
Музыкой бесформенной сырея,
Чтоб слова раскладывались сами
В ритмы пятистопного хорея.
Листья вырисовывались тонко,
Шевелясь на фоне золотистом,
И прошла знакомая эстонка,
Шелестя разглаженным батистом.
Фавн смотрел глазами павиана
На сухие бедра Аполлона,
А высокомерная Диана
Улыбалася неблагосклонно.
И не скатываясь, под закатом,
Тронувшим изваянное тело,
На плече классически-покатом
Дождевая капля золотела.

Задумался ветер, лиловое облако вспенив,
Тяжелую зелень и тучную рожь взбудоражив;
Твой профиль – я знаю – казался бы нежно-сиренев
На фоне заката, который не в меру оранжев.

О, если бы сердце от смутных предчувствий очистив,
Такую любовь и томленье такое отбросив,
Зеленым листком колыхаться меж кленовых листьев,
Иль колосом желтым качаться средь спелых колосьев.

И снова в душе полноту бытия обнаружив,
Подземною влагой горячую кровь успокоив,
Не знать о плечах, затуманенных дымкою кружев,
О трауре глаз и о косах душистей левкоев.

Коричневы тени и сини края силуэтов,
И я повторяю, себя до конца опечалив: —
Теперь бы твой профиль казался почти фиолетов
На этом закате, что так изумительно-палев…

Если б я родился павианом
Где-нибудь в тропических широтах,
Я бы ловко лазил по лианам
И ловил мартышек желторотых.

В детстве бы свой ум не беспокоя,
Не читал про Пири и про Кука,
И не знал бы вовсе, что такое
Наша человеческая скука.

Разве плохо будучи эстетом,
Ночью, что есть силы понатужась,
С милою предсвадебным дуэтом
Наводить на готтентотов ужас.

Или ради развлеченья просто
У туриста утащив бутылку,
Ею же бесхвостого прохвоста
Энергично стукнуть по затылку.

День за днем, то в чаще, то в овраге
Время проводил бы я приятно,
И за неимением бумаги
Не писал стихов бы вероятно.

И питая склонность с самых ранних
Лет к многодочерним павианам,
Я считался бы у павианих
Первым павианьим донжуаном.

Приняв империи кормило
Рукою римлянки шальной,
Ты даже цезарей затмила
Разгулом похоти больной.

И мог ли Клавдий золотушный,
Любивший лишь покушать всласть,
Насытить ласкою тщедушной
Твою чудовищную страсть.

И ты из цезарской постели,
Сменив пурпуровый хитон
На плащ рабыни, с дрожью в теле
Шла в гладиаторский притон.

Где распален твоею жаждой,
Твоим восторгом заражен,
Давил могучим телом каждый
Тебя нежнейшую из жен.

Где отвечая пылом силе,
Ты трепетала как лоза,
И, расширяясь, чуть косили
Твои прекрасные глаза.

А после в цирке равнодушно,
Ты посылала на убой
Еще вчера от страсти душной
В поту дышавших над тобой.

Любовью к прошлому ведом,
Во тьме годов тебя отметив,
Я посетил твой старый дом,
Борис Петрович Шереметев!

Вы давно мечту таите,
Уважаемый мой сэр,
Поселиться на Таити,
Бросив РСФСР.

Правда, может быть вначале
Жаль Вам будет той страны,
Где живем мы без печали
Все свободны и равны.

Но утешьтесь, там за это
Солнце впятеро палит,
И неведом для поэта
Фантастический Главлит

Там немудрствующих янки
Презирая за дела,
Щеголяют таитянки
В чем их мама родила.

И по зарослям шагая,
Каждый маленький прохвост
Может видеть попугая
И схватить его за хвост.

Там по женскому вопросу
Не заезжены пути,
И родному Наркомпросу
Можно пользу принести,

На досуге после чая,
Для рабочих и крестьян,
Терпеливо изучая
Быт и нравы обезьян.

Но мечту свою таите,
А не то Вас без труда
Водворят не на Таити,
А похуже кой-куда!

По воробьям из пушек: бум и бах,
От множества цитат изнемогая,
С похвальным постоянством попугая
Твердил одно и тоже Авербах.

Лелевич спичкой ковырял в зубах,
Глазами одобрительно мигая,
А в воздухе, попутчиков пугая,
Струился дух рабкоровских рубах.

Тирады смысл под фразами запрятав,
Кого-то клял взъерошенный Арватов,
Бард от сохи не мог двух слов связать,

Грозя на мир пустить свою когорту,
И повторив раз двадцать: «так сказать»,
Малашкин, наконец, послал всех к черту.