Сергей Волконский - Разговоры

— И все-таки не все.

— Что же еще?

— А фельдмаршал?

— Ну это уж история, это не семья. Основание Главного штаба, взятие Парижа. Потом, его совершенно исключительное положение при Николае Павловиче…

— Правда, оба ваши прадеда — Волконский и Бенкендорф…

— Да, во флигеле я даже сделал комнату «Николаевскую» — портреты, бюсты, все одно к одному: готики подпустил — никто не скажет, что я устроил, всякий подумает, что досталось в наследство… Ну, довольно предков, идем «под сень дубов…»

— Нет, нет, постойте. Портрет фельдмаршала чьей работы? Это хороший портрет.

— Нашел на рынке, в ужасном виде был. Я думаю, не самого ли Крюгера, поясное повторение большого портрета, что в Зимнем дворце… Ну, идем…

— Постойте. Еще эти два боярина.

— Один — Волконский, участвовавший в избрании царя Михаила Феодоровича, а другой — подписавший Уложение царя Алексея Михайловича.

— Откуда достали?

— Оригиналы у князя Голицына-Прозоровского в Зубриловке, то есть были в Зубриловке, а теперь не знаю, ведь Зубриловка разрушена… Ну, идемте же.

— А почему у Голицына-Прозоровского?

— Потому что бабка его была Волконская, дочь Михаила Никитича, московского главнокомандующего… Ну довольно же предков. Хотите покататься на автомобиле?.. Можем, не выезжая из парка, по счетчику сделать шестнадцать верст.

— Ну что такое на автомобиле шестнадцать верст? Со скоростью тридцати — полчаса. А ведь катаются люди для того, чтобы время убить, а не пространство.

— С тех пор что я занимаюсь Далькрозом, прямо отвертеться не могу от времени и пространства.

— Да ведь «время, пространство и различимое в них — вот все, что называется природой и будет так называться, пока по черной земле ходит человек». Это сказал китайский мудрец.

— Вы правы, и он даже прибавляет: «Это давно знают мудрецы и дети»… Ну хорошо. Мы занимались тем, что убивали время, пока говорили о предках, а теперь…

— Да вовсе не убивали, я и потребности не ощущал убивать его.

— Не о том «убийстве» я говорю, которое имеет скуку подстрекателем и праздность сообщником, а об убиении в смысле упразднения. Разве мы не упраздняли время, когда жили в том, что происходило столько времени тому назад?

— Да, вы разумеете то убийство времени, которое имеет память подстрекателем и отзывчивость сообщником?

— Так пойдемте же теперь убивать пространство. Отставить катание в парке — по большой дороге!

— Идет.

— По шестьдесят в час!

— Идет!

— И если, сидя в автомобиле, наслаждаясь убиением пространства, мы возобновим наш разговор и будем упиваться двойным убийством, разве не прав будет философ, сказавший, что пространство и время не что иное, как категории нашего мышления?

— Прав, прав! Истребление пространства, уничтожение времени, утверждение своего «я»!

— Просветление в точке?

— Да, да!

— Встреча «откуда» и «куда»?

— Да!

— Их слияние в одном «где»?

— И его слияние с «когда»!

— Слияние — полное?

— Совмещение!

— Совмещение — конечное?

— Осуществление!

— Осуществление — в третьем?

— В третьем — из «все» и «ничто»! Из «да» и «нет»!

— О, если бы было третье слово!!

— Не надо слов.

— Довольно смысла?

— Довольно, пока не лопнула шина.

— А когда лопнет?

— Другая.

— А когда нет другой?

— Тогда посмотрим на верстовой столб…

— Категория пространства.

— На часы…

— Категория времени.

— И пойдем домой пешком.

— Мышление…

Павловка,

14 октября 1911

— Мама, как хорошо на балконе!

— Ты здесь, милая! Так поздно? Давно спать пора.

— Я слушала… Мама, отчего, когда ты играешь…

— Что — когда я играю?

— Нет, я не так… Отчего, когда птицы поют — красиво, а когда ты играешь — еще красивее?

— Оттого, что птицы поют как хотят.

— А ты разве не играешь как хочешь?

— Нет, я играю, как хочет сочинитель.

— Какой сочинитель?

— Тот, который сочинил музыку, которую я играю.

— А птицы?

— А птицы поют то, что никто не сочинил.

— А Мария Николаевна говорит, что пение птиц Бог сочинил.

— Бог сотворил пение птиц, потому что Бог все сотворил, но он не сочинил их пение, он дал им горло и голос; так и пение людей — он сотворил человека, дал ему голос, дал ему что нужно, чтобы сделать инструменты, а уж музыку человек сам сочинил.

— А птицы себе ничего не сочинили?

— Нет, милая, сочиняет только человек. Только человек может петь то, что хочет.

— А птицы поют всегда одно и то же?

— Одно и то же и всегда одинаково.

— А ты сперва сказала, что они поют как хотят?

— Ах ты моя умница! Ну как же тебе объяснить? Я сказала, что птицы поют как хотят, это не значит, что они поют по желанию, а это значит — как придется: то начнет, то бросит, то поклюет, то вспорхнет…

— Без порядка?

— Вот именно, без порядка. Только у человека есть порядок.

— А Мария Николаевна говорит, что на земле везде порядок: деревья каждую весну зеленеют, каждую осень листья падают.

— Это порядок из земли, а не на земле — деревья ведь из земли растут.

— Еще Мария Николаевна говорит, что вода всегда вниз течет и никогда не потечет вверх, и она говорит, что это тоже — порядок на земле.

— Нет, это тоже из земли, вода тоже из земли.

— Значит, мама, на земле нет порядка?

— Нет, милая, без человека нет.

— А Мария Николаевна говорит, что у зверей есть порядок, у муравьев, у пчел…

— У зверей тот порядок, который для них Бог установил.

— А у людей?

— Люди сами устанавливают порядок.

— Какой хотят?

— Какой хотят.

— А когда они не хотят?

— Тогда они страдают, тогда им очень трудно жить.

— Без порядка трудно жить?

— Трудно, милая, без порядка никакой радости не может быть.

— Значит, звери не радуются?

— Не так, как мы, и не тому же самому, чему мы радуемся.

— Но когда собаки бегают и играют, они так же радуются, как мы, когда мы бегаем и играем?

— Да, но когда собаки бегают и играют, они не так же радуются, как вы, когда вы ходите и движетесь в музыке.

— Мы ходим в порядке!

— Ну вот. И чем труднее порядок, тем больше радости тому, кто его соблюдает.

— А звери никогда не соблюдают порядка?

— Только когда человек их приучает. Ты видела лошадей в цирке?

— И они радуются?

— Я думаю, потому что они скучают, когда нет представления.

— А мне представление не нравится, когда нет порядка.

— И представление не красиво, когда нет порядка, и музыка не красива, когда нет порядка.

— Значит, без порядка ничего нет красивого?

— Ничего, милая.