Н. Никитин - Преступный мир и его защитники

Наоборот, защита, в лице господ Грушецкого и Кальмановича, настаивала на том, что во взаимных отношениях Тальмы и Болдыревой решительно не было ничего такого, что подвинуло бы его на убийство двух женщин. Хотя факт убийства и поджога доказан, но это преступление могло быть совершено другим человеком. Что же касается Тальмы, то никто не видел, чтобы он в ночь преступления выходил из своей квартиры.

Подсудимый был очень взволнован и в своем последнем слове просил присяжных заседателей вынести такой вердикт, какой продиктует им совесть.

После продолжительного совещания присяжные заседатели признали его виновным.

Как только был прочитан вердикт, защитник Кальманович со слезами стал просить суд отменить решение присяжных заседателей. По его мнению, в данном случае был осужден совершенно неповинный человек.

В свою очередь, полковник Тальма упал на колени перед судом и молил о пощаде невинного.

Вердикт, однако, был оставлен в силе, и суд приговорил Александра Тальму к лишению всех прав состояния и к ссылке в каторжные работы на пятнадцать лет.

Прошло четыре года после этого, и вдруг дело Тальмы получило другой оборот.

Летом 1899 года в Пензе была совершена кража у жены штабс-капитана Е. Билим. В краже была заподозрена ее бывшая прислуга, крестьянка Захарова, и, при производстве дознания, случайно обнаружилось, что Захарова незадолго перед этим пыталась продать какую-то железнодорожную акцию в 1000 рублей, переданную ей мещанином Александром Карповым. Последний был вызван в местное полицейское управление и подвергнут подробному допросу.

Оказалось, что это был тот самый Карпов, который когда-то, вместе с родителями, выступал свидетелем в процессе Тальмы.

Со времени убийства генеральши семья Карповых все еще продолжала квартировать в флигеле госпожи Тальма.

— Откуда у вас дорогая акция? — стали спрашивать Карпова.

После долгого запирательства Александр Карпов заявил, наконец, полицеймейстеру, что он желает открыть истину и дать важное показание, и просил вызвать в полицию его отца.

Когда старик Карпов явился, сын упал ему в ноги и начал говорить:

— Прости меня… Погубил я вас всех.

— Говори при мне, в чем ты виноват, — сурово сказал отец.

Молодой Карпов зарыдал и стал просить полицеймейстера удалить на время старика из комнаты.

— Мне тяжело говорить при нем, — со слезами объяснил он.

Когда отец Карпов вышел за перегородку, сын его подошел к полицеймейстеру и глухо сказал:

— Акция эта — Болдыревой.

Затем, оправившись от волнения, он рассказал следующее:

— Убийство генеральши и ее прислуги было совершено им, Карповым, а не Тальмой.

В полночь, когда все во дворе спали, он взял кинжал, сделанный им из подпилка, и через оконную форточку влез в спальню Болдыревой. Ее еще не было дома, и, поджидая свою жертву, он спрятался за шкаф. Часа через полтора вернулась Болдырева. За ней вошла с лампой горничная, которая, поставив лампу на столик, около кровати, стала раздевать ее. Когда горничная ушла, генеральша заперла дверь на крючок, легла в постель и повернулась лицом к стене. В это время он вышел из засады, напал на Болдыреву и начал наносить ей удары кинжалом. Сколько было таких ударов — он не помнит. Болдырева застонала, и он услышал за дверью испуганный крик горничной. Оставив генеральшу, он бросился на горничную и нанес ей кинжалом один удар. Она упала на пол. Покончив с обеими женщинами, он возвратился в спальню, взял кое-что из комода и потом поджег квартиру. Никем не замеченный, прошел двором к себе, в свою квартиру, и спрятал кинжал. На другой день окровавленный кинжал сломал и бросил в реку.

По словам Карпова, он ненавидел покойную генеральшу за ее черствый характер и потому убил ее. Незадолго до преступления она велела выгнать его отца из флигеля за неплатеж квартирных денег.

В заключение он добавил, что никаких соучастников у него не было.

Вечером 28 марта старик Карпов заметил странный, беспокойный вид сына. В ответ на его расспросы последний упал отцу в ноги и признался в своем ужасном преступлении.

В момент кровавой расправы с обеими женщинами ему еще не было 17 лет.

Все похищенные им деньги, процентные бумаги и вещи были переданы родителям, которые воспользовались ими с корыстной целью.

На основании повинной Александра Карпова он, вместе с своими родителями, был предан в 1900 году суду присяжных заседателей, по обвинению в том же преступлении, за которое уже отбывал наказание Александр Тальма.

Судебное следствие продолжалось пять дней.

Главный подсудимый — молодой человек, среднего роста, с красивыми, задумчивыми глазами.

Его отец Иван Карпов, с поседевшей бородой, представлял обычный тип ремесленника. По профессии он — медник. Жена его, Христина, ничем особенным не выделялась.

Все они признали себя виновными (последние двое — в укрывательстве преступления).

По словам Ивана Карпова, вернувшись 28 марта 1894 года после пожара домой, он увидел случайно на печке дорогой футляр с серьгами.

Удивившись находке, подозвал своего сына и стал расспрашивать — откуда появились серьги.

Александр Карпов смутился и этим выдал себя.

Предчувствуя недоброе, отец начал разыскивать самодельный кинжал, который раньше он отобрал у сына.

К его ужасу, кинжал был найден в горне, с запекшейся у рукоятки кровью.

— Что это? — в испуге спросил старик.

Только тогда преступный сын упал ему в ноги и покаялся в убийстве.

Ужасное дело, однако, было сделано, и старик решил спасти хоть сына.

Александр Карпов передал ему затем некоторые похищенные у генеральши вещи, которые отец тут же сжег, 140 рублей деньгами и на 4 000 рублей процентных бумаг.

Купоны от этих бумаг и деньги стала потом тратить Христина Карпова, также знавшая о преступлении сына.

На судебном следствии, однако, Александр Карпов, как бы спохватившись, начал давать самые разноречивые показания, невольно сбивавшие с толку.

Защищали семью Карповых присяжные поверенные Гиршфельд и Козлов, произнесшие горячие речи в защиту подсудимых.

Особенно видную роль в данном деле, тесно связанном с судьбою Александра Тальмы, играл присяжный поверенный В. И. Добровольский как представитель гражданского истца — полковника Тальмы.

— Мы не можем не чувствовать и не сознавать того, что здесь, на суде, решается судьба не только семьи Карповых, но в связи с решением вопроса об их виновности или невиновности, быть может, открывается путь к спасению того, образ которого является для нас, обвинителей, руководящим светочем в настоящем деле, — так начал свою речь Добровольский. — Этот нравственный стимул привел нас сюда и здесь, на суде, дает нам силу и убеждение поддерживать обвинение против Карповых. Но одна эта цель была бы недостаточна. Как бы она ни была нравственно высока и чиста, — вы не увидали бы нас в роли обвинителей Карповых, если бы мы не имели в своем распоряжении безусловно подавляющих улик.