Анна Тютчева - При дворе двух императоров (воспоминания и фрагменты дневников фрейлины двора Николая I и Александра II)

18 апреля

Получено известие о бомбардировке Одессы англичанами. Чтобы открыть огонь по городу, они выбрали страстную пятницу и тот самый час, когда народ был в церкви. Бомбардировка продолжалась 12 часов; большинство наших батарей не могли действовать, так как английские суда, вооруженные гораздо более дальнобойными орудиями, держались настолько далеко от берега, что оставались вне сферы нашего огня. Единственная из наших батарей, огонь которой производил действие, под командой некоего Щеголева, повредила три английских судна, которые и были уведены на буксире. Английская граната разорвалась около собора в то самое время, когда шел крестный ход с плащаницей во главе с преосв. Иннокентием. Епископ без малейшего волнения обратился в сторону неприятельского флота и провозгласил анафему тем, которые не побоялись кощунственно нарушить священный обряд. Народ был наэлектризован, никто не бежал и не пытался лечь на землю, все с полным спокойствием и благоговением достояли до конца службы. Город вообще держался геройски…

6 мая

Получено известие, что английское судно «Тигр» захвачено нашими сухопутными войсками. Производя разведку вдоль наших берегов и подвигаясь среди сильного тумана, оно село на мель у самого берега. Немедленно было послано туда несколько полков из нашего военного поселения Люстдорфа, другие войска были вызваны из Одессы. «Тигр» был подвергнут обстрелу; его борта были пробиты несколькими удачными орудийными выстрелами, и он принужден был сдаться. Явившийся для переговоров с начальником войск парламентер от ярости до крови искусал себе кулак. Командиру «Тигра» оторвало ногу. 25 офицеров и 300 солдат должны были сдаться, и мы взяли 16 пушек большого калибра. Что касается корабля, то пришлось его взорвать, так как английские суда шли ему на выручку. Остался один его остов. Этот военный подвиг не столь славен, сколько забавен: британское судно попалось на удочку, как карп.

26 мая (Петергоф)

Мачеха уехала и увезла с собой Дарию, и теперь я одна в моей скверненькой квартирке в Петергофском готическом домике. Погода холодная, серая и сырая, как обычно здесь бывает. Я ненавижу пребывание в Петергофе. Сквозь великолепную декорацию, создавшую здесь ценой огромных расходов совершенно искусственную природу, чувствуется болото, которое всюду выдает себя тоскливым туманом и сыростью, пронизывающей вас до костей. Здешний образ жизни полон беспокойства, но лишен настоящего оживления. Императрица проводит все свои дни и вечера в перекочевках из греческого павильона на итальянскую веранду, из швейцарского шале в русскую избу, с голландской мельницы в китайский киоск; вся царская семья и весь двор вечно в движении и носятся за ней по этим увеселительным местам. Никогда мы не знаем, где будем обедать или где будем пить чай; вечно нужно быть начеку, в полном туалете, не вынося из этих вынужденных прогулок ничего, кроме крайнего утомления и отупения. Я особенно жалею о наших тихих вечерах и чтениях у великой княгини. Здесь нам почти никогда не удается ее видеть, так как и ей приходится следовать установленному порядку жизни.

По приезде сюда сегодня я поспешила к великой княгине. Четыре дня я ее не видела [52] Вел. княгиня уезжала на богомолье в Москву. , и они показались мне целой вечностью. Она провела вечер в Островском у императрицы. М-elle Грансе и Александра Долгорукая тоже были там, а я оставалась одна среди своей готики.

3 июня, Петергоф

Я провела очень печальные дни. 1 июня пришло известие, что Андрей Карамзин убит. Ему было поручено произвести разведку, и он неосторожно продвинулся за реку в болотистую местность; с ним было 1800 человек и 4 пушки. Неожиданно его окружил отряд в 3000 башибузуков под командой какого-то поляка. Несчастный Андрей защищался отчаянно, он и несколько офицеров были изрублены саблями у своих пушек, доставшихся затем врагам. Много людей погибло, остальные должны были искать спасения в бегстве. Тело Андрея не было найдено. Все ужасно в этой смерти, которая даже не искупается славой. Андрея Карамзина обвиняют в неосторожности, и пушки, попавшие в руки врагов, первые потерянные нами во время этой войны. К тому же очень много народа убито в этом деле, которое не принесло никакой пользы. Было страшно тяжело сообщить об этой смерти семье. Особенно Авроре (Карловне), жене Андрея, страстно любившей своего мужа; однако приходилось спешить, чтобы семья не узнала о его смерти из бюллетеня, который должен был появиться в газетах на другое утро. Вел. княгиня Мария Николаевна послала Александру Толстую в город, чтобы сообщить семье об ужасном несчастии, постигшем ее. Когда она приехала, никого не было дома. Они стали возвращаться около десяти часов вечера одна за другой, веселые, без малейшего беспокойства, и бедная Александра должна была им нанести этот неожиданный удар. Отчаяние вдовы раздирает душу; Лиза Карамзина много плачет, но она страдает больше от горя Авроры (Карловны), чем от собственного. Что касается несчастной Софи, то она с самого отъезда Андрея охвачена мрачной и молчаливой меланхолией, которую приписали нервному расстройству, вызванному непрерывными занятиями с вертящимися столами; известие о смерти Андрея она приняла, не проронив ни одной слезы, но состояние ее умственной прострации еще ухудшилось. Она непрерывно повторяет: «Я это знала, это было предсказано, и мы все погибнем». Она ходит большими шагами по комнате, не садится ни для еды, ни для отдыха, не спит, и по ее взгляду, движениям и по тем редким словам, которые она произносит, можно судить, что безумие понемногу овладевает ее бедной головой. 2-го утром я поехала к сестрам Карамзиным, провела с ними день и ночь, но мне не удалось успокоить Софи. Заезжала также великая княгиня Мария Николаевна с изъявлением самого горячего участия к этой семье, столь тяжело потрясенной горем. Видя, в каком состоянии Софи, она решила увезти ее к себе в Сергиевку в надежде, что деревенская тишина, хороший воздух, перемена места, удаление от окружающих ее сцен отчаяния подействуют на нее успокоительно. Но ей стоило неимоверных трудов убедить Софи уехать, а после ночи, проведенной в Сергиевке, где великая княгиня окружила ее лаской и заботой, нервное ее возбуждение приняло такие размеры, она с такими криками требовала возвращения в город, что невозможно было ее удерживать, и пришлось отвезти ее обратно в Петербург. Я совершенно потрясена, растеряна, вся дрожу от этих сцен отчаяния, при которых пришлось присутствовать за эти два долгие дня. Ах, сколько нужно иметь силы духа и великодушия, чтобы не падать духом перед лицом большого горя, чтобы не бежать от него и уметь в нем поддержать, утешить! Я восхищалась в этом отношении великой княгиней Марией Николаевной, которая с такой горячностью и такой сердечностью утешала бедных Карамзиных, плакала вместе с ними и разделяла их горе. Если можно упрекнуть ее в легкомыслии, то как искупает она эту вину отзывчивостью и горячностью своего сердца!