Софья Островская - Дневник

Каким-то чудом почти все стекла в доме уцелели – вероятно, потому, что вставлены вообще очень плохо и с удовольствием дрожат и звенят всегда – даже при въезде во двор грузовика или мотоциклетки.

Комнату, где живет мой 12-летний приятель Саша Гефельфингер, засыпало обвалом с коридора, так что они не могли выйти. Для их освобождения из соседней квартиры было прорублено в стене метровое отверстие. А в их комнате остался труп отца Саши – преподавателя консерватории по классу органа и композиции, умершего с неделю тому назад от голода.

В нашем доме умерло от голода 6 человек. Никто еще не похоронен. Гробы – остродефицитный товар, и на них громадные очереди. Хоронят обычно без гробов, без колесниц: покойников зашивают в простыни, в мешки, в одеяла и везут на кладбище на саночках. В 1919 году тоже возили на саночках, но гробы были. В 1919 году могилы все-таки кто-то рыл – теперь же могильщики за рытье могилы требуют 2 кило хлеба. Кто же может платить такой бесценной валютой? Ну, и сваливают покойников за оградой в общую кучу – или складывают штабелями – в расчете на братскую могилу от государства. А наиболее рачительные и любящие родственники, с мещанским презрением относящиеся к братским могилам, укладывают своих покойников рядышком с родной или знакомой могилой, ожидая, что «потеплеет и мы сами тогда могилку сделаем!».

Эмилия мне рассказывает о своем 96-летнем дедушке: «Мы его так хорошо положили рядом с могилкой тети, и снежком присыпали и елками убрали – ну, прямо красота! Ведь все-таки родственник, нельзя же бросить, как собаку, как это другие делают – братская могила, подумайте, какая гадость! А весной мы его сами зароем, когда земля станет мягче…» Рассказывала она это в дни больших морозов. Сегодня же оттепель, льет, лужи, мокреть. Интересно, как выглядят штабеля из мороженых покойников?..

От голода недавно умерла молодая обещающая поэтесса Варвара Наумова, а после ее смерти появился Союз писателей с обидой – почему не сказали раньше, может, и спасти удалось бы! Так как всем известно, что такое выступление является не больше как декорацией, как плачевным украшением, никто и не обиделся и не посетовал. Ведь люди скоты – и еще какие!

На фронтах– успехи советских войск после полугодовых неудач. Ленинград в связи с этим истерически ждет подвоза продовольствия.

Для памяти: по сие число нами получено по карточкам на декабрь:

мясные консервы – 450 гр.

макароны 1400 гр. (несъедобные и черные)

мясо 500 гр.

джем 600 гр.

масло 200 гр.

Это – очень шикарно и очень удачно, потому что другие ничего из-за очередей получить не могут, а для меня простаивает в очередях милая дама с внучкой, и я ограничиваюсь лишь 2–3 часами стояния.

Если рассчитать, то на нас – на троих – из полученного количества падает:

на одного человека на 22 дня 1050 гр.

в день 47 гр.

плюс 125 гр. хлеба

Итого 172 гр.

Причем в этом месяце у меня выменянная лишняя продкарточка, так что продуктовая норма выдачи у меня выше, чем у всех остальных. Что может быть прекраснее и сногсшибательнее беспощаднейшей из наук – статистики!

Керосину у меня хватит дней на 10 (лампочка коптит от 5 до 10–10.30). Дров, пожалуй, на месяц. Белой муки на несколько дней. Кофе – на неделю.

Ложимся спать после 10-ти (или чуть раньше), плохо спим от пустобрюшия, а когда засыпаем, то по утрам не размыкаем глаз до 11–12: чтобы не устать, чтобы не есть.

Мозг продолжает работать прекрасно: при резком ослаблении бытовой памяти забываю, кто был, когда, что говорил, о чем рассказывал. Все, что касается абстракций и умственной спекулятивной игры, не оставляет желать лучшего.

Страдаю от отсутствия света. Много бы писала.

Война, что называется, становится действительно мировой. На днях Япония объявила войну Америке и уже бомбит всякие острова – в том числе «мои», Гавайские. Боже мой – голубые острова мечты, прекраснейшая человеческая порода, что-то божественно-спокойное и божественно-бездумное! И вот: воздушный налет на Гонолулу. Бомбы. Жертвы.

Очень страшно и очень трудно жить в этом мире.

А как трудно будет в мире после мира! Каким титаническим трудом, какими лишениями будет наполнен период реконструкции. Многолетний период.

Если я выживу – а выжить я намерена твердо, – то меня интересует: каково будет мое положение в этом долгом восстановительном периоде?

На маленькие роли – или на незаметно большие роли – я больше не пойду.

Баста!

Сильнейшая черта во мне – честолюбие.

Но честолюбие мужское – умное, брезгливое и разборчивое в путях и средствах.

К сожалению, во мне очень много чистоты.

25 декабря, четверг

На именины мамы по невероятному ученому блату достала по карточке кило шоколада. Сочельник встречали нищенски, забелив мукой воду и вообразив, что это – питательный суп.

Никому не нужная елка, украшенная дурацкими бомбочками, стоит на столе в столовой.

За водой приходится ходить в соседний дом.

Отекают и очень болят ноги.

Морозы жестокие.

Январь, 5, понед[ельник]

Оказывается, живем еще и в новом году! Воды нет, света нет (освещения у нас вообще нет, кроме церковных свечек, подаренных Ксенией и Николаем и сгорающих в один момент!), трамваев нет очень давно, автомобили крайне редки, с продуктами чрезвычайно плохо.

С 25.ХII все получили хлебную прибавку – не 125, а 200 в день. Рабочие имеют 350. Ликование истериозное – ждут уже новых прибавок, гастрономов, Торгсинов, говорят о новых победах, о продуктах, «лежащих горами» за блокадным кольцом под городом, о «курортном снабжении», приказанном Сталиным для ленинградцев, – о всем хорошем, сытом и приятном. Говорят и умирают от голода тысячами в сутки. В магазинах до сих пор не объявлена норма на 1-ю декаду. Голод настоящий.

11 января, воскрес[енье], 16 час.

Мороз: -24°. Едим суп-болтанку из странной и невкусной муки (овес, соя, дуранда). Суп воняет – прибавляем туда уксус и горчицу. Мама слабеет. Эдик тоже. У меня зверски болят ноги: могу ходить только в валенках брата.

Как я продержу моих детей хотя бы до первой нормальной выдачи по карточкам? За 1-ю декаду не получено ни-че-го! Даже спичек не дали. (На рынке коробок уже 8 руб. Я платила еще по 5.)

Пишу в кухне, где сидим днем до густых сумерек. Потом затапливаем печь у мамы и при отблесках огня пытаемся «ужинать» и пить чай.

Света нет. Воды нет. Со вчерашнего дня перестала действовать уборная. Мой осветительный материал заключается в парочке церковных свечных огарков. В городе очень много смертей (от 20 до 25 тысяч в неделю – так говорят врачи). Позавчера, идя около полудня к Тотвенам, сосчитала: на отрезке от угла Знаменской [561]и Бассейной до Литейного по Некрасова [562]я встретила 6 покойников без гробов [563], обернутых в какие-то мешочные саваны, 1 покойника в гробу и 1 полуприкрытый обнаженный детский труп (вероятно, жертва артобстрела): итого – 8. Все, конечно, на салазках. Детский труп был ужасен: я обратила внимание, что из саночек, везомых навстречу мне, торчат к небу две восковые голые ноги. Саночки проехали – а я имела глупость обернуться: под голыми ногами лежали большие куски кровавого замороженного мяса. Человеческого мяса. Это было и страшно, и тошнотворно. Я еще никогда не видела кровавых груд человеческого мяса с обломками костей. Это – очень страшно.