Григорий Ревзин - Ян Жижка

Слова Большого Прокопа задели глубокие струны в сердцах военачальников, собравшихся за столом у Жижки. Слепой гетман склонил голову на грудь, глубоко задумался. Все ждали, что он скажет.

Жижка начал тихо:

— Сама правда говорит твоими устами, брат Прокоп! Святое наше дело толкает нас за наши границы! Вот ходили уже в Венгрию, пойдем и в другие страны. Все это так!

Голос первого гетмана зазвучал громче:

— А сил наших для походов в чужие земли довольно ли сейчас? Ты посуди: оба наши братства выступят к Вене или к Нюренбергу. А потом, если придется отступать так, как отступали от Дуная? Избави нас бог от того, — я и сам не пойму, как вывел тогда нашу колонну. То было самое трудное дело всей моей жизни.

— Прокоп, брат мой! — продолжал Жижка. — Для похода на Мейссен или в Австрию нужно вдвое, а то и втрое сил против наших! Когда соберем вдвое людей, вдвое возов, вдвое пушек — тогда оставим дома крепкие гарнизоны охранять наши общины, а с остальными улетим далеко за наши границы. В ратном деле, брат Прокоп, знаешь ведь как: отбиваться от чужого меча времени не выберешь — его выбирает противник. А когда надумал сам занести меч над головою врага — то взвесь все наперед! Выбери наилучшую минуту. Дерзай, да разумно!

— За нас сейчас почти весь восток Чехии, да и север, — сказал Рогач. — В год, в два поставим четыре войска по семи тысяч бойцов в каждом, да по пяти коп возов! Тогда бросим колонны хоть на Вену, хоть к Вроцлаву! А сейчас мое слово за посильное нам и важное дело — на Прагу!

Прокупек был скуп на слова:

— Надо позвать жатчан, лоунян, клатовцев, позвать гетмана Богуслава с Большого Табора —. и пойти на Прагу. Там — злейшие враги!

— И клянусь богом всемогущим, — загремел голос Жижки, — кровавыми слезами заплачут эти подлые предатели народного дела!

В столице среди богатого бюргерства, во дворце «короля» Корибута, царили страх и уныние. Корибут понимал, что Праге не устоять, что массы городского люда ждут таборитов. Городские советники требовали, чтобы Корибут направил к Жижке парламентеров.

Утром 12 сентября с башен Праги затрубили рога, заплескались по ветру белые полотнища.

— Сдаются?!

Жижка, военачальники и Старшие братства, проповедники вышли из лагеря.

— Принесли ключи? — коротко спросил слепец подошедших парламентеров.

Пражане низко поклонились:

— Общины Старого и Нового городов просят тебя, гетман Ян, принять посольство.

— Посольство? — Жижка повернулся к спутникам. — Что скажешь на то, брат Прокоп?

— По мне — пусть приходят! — ответил проповедник.

— Ты, Рогач?

— Если там надумали сдать город, можно и договориться.

Тут подал голос Гвезда:

— Они хитрят! А мы станем помогать им в этом! Для разговоров время давно прошло. Надо начинать штурм!

— Договориться никогда не поздно, — возразил Прокупек. — Если готовы сдаться без бою — к чему тогда штурмовать? Послушаем их!

— Пусть приходят! — заключил Жижка.

Снова распахнулись ворота и выпустили в поле одного только человека, в берете и тоге магистра Пражского университета,

— Земной поклон великому сыну и спасителю общей матери нашей Чехии, гетману Яну Жижке, и соратникам его! — начал посол, входя в палатку слепого полководца.

— Подойди! — приказал Жижка.

Он стал «разглядывать» посланца своими пальцами. Молодое, холеное лицо, подстриженная курчавая бородка, холеные руки, шелковая хламида на плечах. «Магистр», — сообразил Жижка. В нем сразу поднялось старое отвращение к этой породе неженок, толкующих слово божье. И он без церемонии оттолкнул от себя посла.

— Имя вашей милости? — спросил Жижка едко, не скрывая крайнего своего нерасположения.

— Покорного раба твоего, гетман, зовут Ян Рокицана.

— Это тот самый Рокицана, — закричал тут Гвезда, — что жужжал день и ночь в Праге, пока не бросил пана Гашка с его людьми на нас, на Костелец и Малешов!

— Правда твоя, гетман, — поклонился Рокицана в сторону Гвезды. — В помрачении душевном мы искали победы над вами. Жестоко поплатилась за то наша столица! Триста именитейших горожан остались лежать навеки в малешовской лощине!

— Ты-то, магистр, цел и невредим! — скривил рот Гвезда.

— Чтобы вечно раскаиваться в минутном затмении рассудка! — елейно промолвил Рокицана, опустив глаза к земле.

— Пришел договориться о сдаче Праги? — повысил голос Жижка.

— Великий полководец народа чешского! Я пришел в твой лагерь, благословляемый тенью мученика и общего учителя нашего, магистра Яна Гуса. Пришел, чтоб положить конец вражде между верными ему и учению его, между Прагой и Табором! Ты спас уж однажды Прагу от крестоносцев.

— И во второй раз спасу ее — от таких, как ты! — перебил Жижка гневно.

Магистр словно преобразился: говорил теперь важно, напыщенно, даже гордо:

— Ян Жижка! Я уйду сейчас из твоего лагеря! Прикажи тогда стрелять по городу — гордости чехов— камнями и железом! Обрати в груду развалин столицу чешского народа! Ты, который четыре года назад так чудесно спас ее! Не скрою — Прага сейчас бессильна устоять против тебя. Ты овладеешь ею, ты войдешь в город. Увидишь, как пламя пожирает густонаселенные дома, как тысячи убитых усеяли улицы и кровь их лакают псы! А герцог Альбрехт в Моравии, король Сигизмунд в Венгрии скажут: «Победитель Жижковой горы и Немецкого Брода теперь сам принялся за гуситов! Он нам сейчас лучший помощник!»

— Ты что же, сын сатаны! Думаешь, красные слова твои отшибут у меня память?! — рванулся к послу Жижка. — Под Плзнем против меня бился кто?! И рядом с кем?!

— То наши домашние споры, гетман! — голос Рокицаны звучал теперь печально и проникновенно. — Много обид бывает порою между братом и братом» меж отцом и сыном. А когда в дом заберется чужак с ножом, они дружно кинутся на него, если только у них не отняло разум и сердце не перестало чувствовать сыновней и братской любви.

Рокицана, тонкий дипломат и продувная бестия, пристально вглядывался в лица таборитов, взвешивая впечатление от каждого своего слова.

— Я — сын кузнеца, а здесь учился на подаяние, в школе для бедных. Я не пан и не рыцарь. Горе народное — мое горе, и страшно мне братоубийство. Вдвойне страшно сейчас, когда над братской Моравией глумятся и точат кровь ее враги, слуги антихриста и «блудницы вавилонской».

Рокицана хорошо знал эти эпитеты из таборитских речей и ловко пустил их в ход в нужную минуту.

— Я призываю тебя, гетман Жижка, забыть домашние наши споры. Ты ведь всегда брал верх над нами, жестоко бил нас. Забудь теперь все это, поведи, как встарь, войско Табора и Праги. Раздави герцога австрийского, вызволи Моравию!

— Поздно надумали! — закричал Гвезда. — Мы не забыли дел ваших!