Ирина Чайковская - Три женщины, три судьбы

«С горя у меня полезли волосы и начался тик. В это лето за мной начали ухаживать, и в Бельгии мне сделал первое предложение антверпенский студент Фернан Бансар. Я разговаривала с ним о боге, любви и дружбе. Русские девочки были тогда не по годам развитые и умные. Я отказала ему…

По возвращении в Москву я через несколько дней встретила Осю в Каретном ряду. Мне показалось, что он постарел и подурнел, может быть, от пенсне, в котором я его еще не видела. Постояли, поговорили, я держалась холодно и независимо и вдруг сказала: «А я вас люблю, Ося».

С тех пор это повторялось семь лет. Семь лет мы встречались случайно, а иногда даже уговаривались встретиться, и в какой-то момент я не могла не сказать, что люблю его, хотя за минуту до встречи и не думала об этом. В эти семь лет у меня было много романов, были люди, которых я как будто любила, за которых даже замуж собиралась, и всегда так случалось, что мне встречался Ося и я в самый разгар расставалась со своим романом. Мне становилось ясным даже после самой короткой встречи, что я никого не люблю, кроме Оси» (стр. 153).

Пусть не возмутит поклонников Маяковского Лилино чистосердечное признание. Да и любила она «Володю», заботилась о нем, помогала в работе… но что поделаешь? первая и самая большая Лилина любовь был Осип Максимович Брик, отношения с которым разладились еще до встречи с Маяковским и который в 1925 году соединил свою судьбу с Евгенией Жемчужной… Поистине «юноша девушку любит, а ей приглянулся другой, а тот не ее, а другую назвал своей дорогой»… Вечно воспроизводящиеся старые коллизии, о которых писал еще горчайший лирик Гейне.

Помню, в 70-е годы попался мне в руки сборник статей, посвященный Маяковскому. Обращала на себя внимание раскаленная гневом статья некоей Л., писавшей о циничной и буржуазно развращенной Лиле Брик, уводившей мужей от жен и выступавшей за свободный брак. Что сказать? В то время, читая сборник, я подосадовала на недостаток объективной информации, на пристрастно и однобоко подобранный хор «обвинителей», на плебейски-доноси-тельский тон «обиженной жены», жалующейся «в инстанции» на уход мужа… Сейчас, вспоминая статью Л., думаю уже о другом. Ведь действительно, странным и удивительным, прямо-таки вызывающим, было поведение женщины, не убоявшейся в пуритански настроенном советском окружении (хотя и в разгар послереволюционных нападок на буржуазный брак!) поселиться в одной квартире с двумя мужчинами, один из которых был знаменитым поэтом. Да, революция, сломав старый общественный строй, пыталась разрушить и устоявшиеся семейные отношения, принесла новый тип женщин — Инессу Арманд, Ларису Рейснер, Александру Коллонтай, которых можно назвать «феминистками», нарушавшими привычный стереотип женского поведения; но Лиля — воля ваша — как-то не попадает в этот ряд. Ее легче сопоставить с Авдотьей Панаевой, гражданской женой Некрасова, или с Полиной Виардо, музой Тургенева… Сама Лиля любила говорить, что модель своей жизни они с Бриком и Маяковским взяли у Чернышевского, в его романе «Что делать?». Давно роман не перечитывала, но помнится, что, полюбив Кирсанова, Вера Павловна, ушла от мужа и вступила в новый брак; все трое при этом оставались близкими друзьями и единомышленниками. У Лили Юрьевны ситуация была посложнее. От Осипа Брика уходить она не хотела, да и сам Осип Максимович предложил ей «никогда не расставаться», невзирая ни на какие пертурбации в их личной жизни. Так всю свою жизнь, до смерти Брика 22 февраля 1945 года от сердечного приступа, Лиля и Осип жили вместе, в одной квартире.

В юности, читая «Испанскую балладу» Фейхтвангера — незабываемое чтение! — запомнила стихи, предшествующие каждой повествовательной главе. В самом начале было:

И отправились в Толедо

Дон Альфонсо с королевой,

Со своей красивой, юной

Королевой, но известно,

Что любовь сбивает с толку,

Ослепляет. И влюбился

Он в прекрасную еврейку…

Что-то похожее приключилось с Маяковским. Вообще история знает ни один подобный пример, когда вдруг нахлынувшее чувство лишало людей воли и рассудка, властно подчиняло любимой женщине. До знакомства с Лилей у Маяковского были романы и связи, непосредственно перед их встречей он ухаживал за Лилиной младшей сестрой — Эльзой. У Лили и в мыслях не было уводить у сестры кавалера. Все случилось неожиданно и очень быстро. «Володя не просто влюбился в меня, он напал на меня, это было нападение. Два с половиной года у меня не было спокойной минуты — буквально. Я сразу поняла, что Володя гениальный поэт, но он мне не нравился. Я не любила звонких людей — внешне звонких. Мне не нравилось, что он такого большого роста, что на него оборачиваются на улице, не нравилось, что он слушает свой собственный голос, не нравилось даже, что фамилия его — Маяковский — такая звучная и похожая на псевдоним, причем на пошлый псевдоним» (стр. 167). Любопытно, что сразу за этим пассажем следует описание того, «кто нравился»: «Ося был небольшой, складный, внешне незаметный и ни к кому не требовательный, — только к себе» (стр. 167). Лиля, как мы видим, не сразу полюбила Маяковского, зато «Ося сразу влюбился в Володю» (там же). Сложный клубок отношений включал и Эльзу, будущую жену французского офицера Андре Триоле, талантливую французскую писательницу, в 1928 году ставшую женой французского поэта Луи Арагона, а в описываемый нами момент младшую — девятнадцатилетнюю — сестру Лили. По всей видимости, Эльзе Маяковский нравился всерьез; можно представить, какой для нее был удар, когда поэт-футурист, приведенный ею к Брикам и прочитавший у них только что написанное гениальное «Облако в штанах», предложил ее сестре Лиле посвятить поэму ей. Это место воспоминаний хочется процитировать, начиная с описания чтения Маяковского. Заметим, что Лиля и Осип слушать поэта-футуриста не хотели, но были вынуждены под давлением Эльзы.

«Между двумя комнатами для экономии места была вынута дверь. Маяковский стоял, прислонившись спиной к дверной раме. Из внутреннего кармана пиджака он извлек небольшую тетрадку, заглянул а нее и сунул в тот же карман. Он задумался. Потом обвел глазами комнату, как огромную аудиторию, прочел пролог и спросил — не стихами, прозой — негромким, с тех пор незабываемым голосом:

— Вы думаете, это бредит малярия? Это было. Было в Одессе.

Мы подняли головы и до конца не спускали глаз с невиданного чуда.

Маяковский ни разу не переменил позы. Ни на кого не взглянул. Он жаловался, негодовал, издевался, требовал, впадал в истерику, делал паузы между частями…

Мы обалдели. Это было то, что мы так давно ждали. Последнее время ничего не могли читать. Вся поэзия казалась никчемной — писали не так и не про то, а тут вдруг и так и про то» (стр. 24).