Александр Иванов - Неизвестный Олег Даль. Между жизнью и смертью

Может быть, Даль как-то намекал на то, что его герой, которому под тридцать, и он в не слишком невысоком звании, «слегка сидел», прежде чем его стали направлять на задания. Хотя старший лейтенант госбезопасности начала войны — это майор. У них всё было выше на два звания. Кстати, это видно и по петлицам.

Помню ещё, что творчески он очень серьёзно относился к собственной роли и очень скептически к этому фильму, потому что потом, когда мы с ним разговорились, он упомянул, что там, в этой работе, много «ляпов». Во-первых, эта каскетка, которую, допустим, ещё можно носить в окопе, но ни в коем случае немецкий офицер не наденет её в относительно тыловом городе. Во-вторых, жёлтая портупея, которой у немецких офицеров никогда не было. Портупея была у эсэсовцев, но чёрная. У офицеров же был просто ремень. А в одном кадре для фона висела афиша на немецком языке, говорящая о том, что будет хоккейный матч между командой немецкой армии и местной командой. Причём действие происходит, ну, в крайнем случае, в ноябре — искусственного льда в то время не было, и вообще хоккей не был тогда ни в Германии, ни в Эстонии массовой игрой. То есть было очевидно, что всё делается людьми очень убогими. Олег Иванович мне тогда сказал:

— А я так и думал, что тут должны быть «ляпы», что всё это очень примитивно…

Кстати, тогда фильм назывался «Не ради славы» — это рабочее название. Потом, по-видимому, авторы решили, что такой патетический заголовок к нему не подходит, и назвали «просто и со вкусом» — «Вариант «Омега»».

К своему огорчению, когда картину показывали под этим названием, я просто не знал, что это та самая вещь, и случайно включил телевизор где-то на четвёртой серии. Так что полностью я её посмотрел только недавно и в очередной раз пришёл в ужас от того, как всё это грубо и примитивно. Олег Даль и Игорь Васильев, конечно, играют блестяще и со вкусом, но даже Калягин уже совершенно беспомощен. Не говоря уже о том, что всё это сказка, конечно. И подводить под сказку идеологическую базу, как это сделал недавно Свободин на страницах «Экрана и сцены», — слишком уж серьёзно.

Мы с Далем разговаривали немножечко на площадке, как раз в сцене, где он за рулём машины. Причём он сам водил, и это доставляло ему большое удовольствие. А в основном мы беседовали в гостинице: там есть очень удобный холл, кресла. И там мы с ним сидели и говорили.

Диктофона тогда у меня не было. Я работал всего около года в этой редакции, да и тогда вообще была напряжёнка с диктофонами. Они в Союз если и попадали, то были только у тассовцев-международников. А кассетник просто было некуда подключить. Было тогда в редакции несколько «Легенд», но, как всегда у нас, получить их было совершенно невозможно. Как правило, они предназначались для бесед с городским начальством по поводу задач, стоящих перед партийно-хозяйственным активом. Так что записывал я весь разговор с Далем в блокнот — быстро записывал, конечно, сокращая слова, но помня, что главное для меня — сохранить его речь.

В тот день у него, кажется, не было съёмок, и мы говорили долго. Часа два с половиной — три. Многое, правда, не вошло в готовый материал, потому что Даль говорил и об оплате актёрского труда, например. Естественно, тогда всё это могло не пройти. Кроме того, очень важно ещё то, что Даль, при всех его «отклонениях», по натуре был, скорее, человеком есенинского типа, если так можно сказать. Он был традиционный русский актёр — очень ранимый, человек, по сути дела, без кожи. Актёр, который при всём рационализме своего таланта всё-таки очень часто шёл от нутра; потом он мог всё объяснить, но некоторые ходы у него были явно иррациональны.

Кроме того, его очень удручала эта гнусная окружающая атмосфера. Он тогда работал в «Современнике» и говорил о том, что это театр, который живёт остатками былой славы, что ему там тоже тошно, что он чувствует себя одиноким. По-моему, он там играл тогда одну большую роль — Ваську Пепла в «На дне». Незадолго до этого он некоторое время работал в Ленинграде и рассказывал об этом. Он снимался на ленинградском телевидении в спектакле «Два веронца». А как режиссёр пробовал работать в ленинградском «Лейкоме», который был тогда на очень низком уровне.

С нами в гостинице была девушка-фотограф, у которой потом, по неопытности, не получилось ни одного снимка. Честно говоря, я её специально прихватил, потому что Даль был человек ещё молодой (ему было тридцать два года), просто исходил из того, что в присутствии симпатичной девушки он будет раскованнее. Но он и так был раскован, а на девушку не обращал внимания. Она сидела и «ела его глазами», а он, конечно, это видел, но не придавал значения.

И вот как раз он говорил о том, что ему трудно в «Современнике», что ему трудно с Табаковым. Что Табаков — это способность быть со всеми в мире, дружбе и, вместе с тем, действовать очень макиавеллистически, ведь он был тогда директором театра. Даль к нему относился очень критически и, называя «Лёлькой Табаковым», сказал:

— Он мой директор. Он всех купит, продаст, потом ещё раз купит и ещё раз продаст.

Чувствовалось, что он находится в состоянии внутреннего кризиса, который, вместе с тем, не затрагивал его как актёра, потому что он работал исключительно профессионально. Просто интересно было наблюдать за ним на съёмках (на натурных, естественно, — павильонных я не видел). Вот на этих проходах и проездах чувствовалось, какие у него необыкновенные переходы из одного состояния в другое. Ведь каждый фильм о разведчике сводится к тому, что он весь из себя закрытый. Вот как Штирлиц: остаётся наедине с радио, наливает себе водки и пьёт «по случаю Дня Красной Армии». У Даля как раз все его переживания — как будто бы наружу. Это было и на съёмках, потому что ведь его мимика очень внутренняя. Он лицом «не хлопотал». У него слегка изменяется выражение глаз — вот почти и всё…

Олег Иванович тогда говорил ещё, что он свою лучшую роль не сыграл, что у него есть то, что он хочет сыграть, но, естественно, как все актёры, он об этом говорить не будет. После этого у него были две совершенно гениальные работы. Одна вышла вскоре после премьеры «Омеги» — это фильм Эфроса «В четверг и больше никогда». Вторая работа, которую он начал делать где-то году в 1977-м, очень долго пролежала — это был фильм «Отпуск в сентябре» по «Утиной охоте» Вампилова.

Но дело в том, что, в принципе, во всех его ролях — тогдашних и даже вот таких, как в фильме «Вариант «Омега»», — всё было уже заложено: человек невероятно искренний, ранимый, желающий быть до конца честным перед собой и вынужденный внешними обстоятельствами носить маску.

В жизни это тоже чувствовалось. Почему он был тогда так откровенен со мной? Скорее всего, именно из-за того, что понимал: мы случайно встретились, больше, наверное, не увидимся, и он может быть сейчас откровенен. Что ещё очень важно: существуют две крайности, которые ни в коем случае нельзя допускать в интервью, особенно с актёрами, поскольку они очень чутки к чужой ауре. Эти крайности используют очень многие интервьюеры, оттого-то все их материалы и получаются стандартными. Первое: запанибратство. Второе: «Ах!» — интервью, стоя на коленях. При этом, как правило, люди, исповедующие оба этих направления, не очень хорошо знают, о чём говорить с человеком.