Бернар Фоконье - Бетховен

Отставленный Шиндлер кипел от досады. Он вновь появится в жизни Бетховена в самые последние месяцы, присосавшись к нему как пиявка, и закажет для себя визитные карточки с надписью «Друг Бетховена».

Лето 1824 года прошло за написанием Струнного квартета № 12 (ми-бемоль мажор, опус 127) — сначала в Пенциге, потом в Бадене, потому что в Пенциге ему казалось, что за ним шпионят прохожие и заглядывают в его комнату.

Квартет № 12 был написан по заказу князя Голицына. Это произведение — плод долгих поисков и бесчисленных набросков — более сорока страниц! Столь медленное обдумывание объясняется композиционными сложностями: он искал новую форму, даже собирался сочинить произведение в шести частях. В целом квартет оказался достаточно сложным для исполнителей, и похоже, что на момент создания он был не понят слушателями, сбитыми с толку его новизной. Надо сказать, что премьера в марте 1825 года, устроенная Шуппанцигом, обернулась провалом: у музыкантов было мало времени на репетиции и на освоение неуловимого произведения с широким спектром эффектов и трудно запоминаемых мелодических выдумок, которое нельзя было постичь с первого прослушивания или поверхностного прочтения. Бетховен пришел в ярость. Он забрал свой квартет у оскорбленного Шуппанцига, несмотря на его бурные протесты, и отдал Бёму, который исполнил его две недели спустя с большим успехом. Шуппанциг страдал от обиды, тем более что брат Бетховена Иоганн сыграл в этом деле неприглядную роль, натравливая Людвига на его друга-скрипача клеветническими измышлениями и «дурацкими сплетнями». Но ссора продлилась недолго.

Бетховен закончил Квартет № 12 в сентябре 1824 года, «бредя от радости и радуясь своему бреду», как сказал один его друг. После удаления Шиндлера в его ближнее окружение понемногу проник новый человек и занял там главенствующее положение. Это был Карл Хольц, скрипач из квартета Шуппанцига, с которым Бетховен подружился, вероятно, потому что тот его смешил. Этим он выгодно отличался от Шиндлера с его постной физиономией и напыщенным видом: это был 26-летний мужчина, веселый и смешливый по природе, который посвятит себя Бетховену вплоть до конца 1826 года, момента своей свадьбы. Разумеется, Шиндлер представляет его пьяницей и сумасбродом в политике, который оказывал на Бетховена дурное влияние. На самом деле Хольц скорее был умным и верным советчиком, о чем можно судить по сохранившимся разговорным тетрадям. Он относился к своему наставнику с дружеским восхищением и без подхалимства.

Бетховен, со своей стороны, следил за тем, с кем дружит его племянник. А Карл как раз общался в тот момент с неким Нимецом, который не нравился его дяде: это «скучный гость, абсолютно лишенный манер и благопристойности». Кроме того, он беден. Конечно, бедность не порок, но большое свинство. Короче, Бетховен хотел, чтобы Карл перестал с ним видеться. Тот возмутился и послал дядюшку к черту. Казалось бы, свобода не за горами — увы…

В последующие месяцы, вплоть до завязки драмы, между дядей и племянником всё чаще вспыхивали всё более ожесточенные ссоры. Их след — и кляксы — прослеживается через весь 1825 год, в частности, через яростные письма дяди, который подозревает Карла в том, что тот видится со своей матерью, отчитывает его, винит, грозит предоставить на волю судьбы: «Не хотел бы я так потратиться, чтобы подарить миру заурядногочеловека». Он даже переехал, чтобы жить поближе к коммерческому училищу, месту учебы Карла (еще одно разочарование). Тем летом он на несколько дней прервал свой отпуск, чтобы подыскать себе в Вене новое жилье. Именно в этот момент он почти случайно встретился со своим другом детства Стефаном фон Брейнингом, которого уже несколько лет назад потерял из виду, и его сыном Герхардом. Круг замкнулся. Брейнинги переезжают в Вену. Два друга обнялись и пообещали часто видеться. Бетховен счастлив.

Он провел ужасную зиму с больными легкими и животом. Но тем летом он чувствовал себя в прекрасной форме. Кто бы мог подумать, что ему остается прожить полтора года? В сентябре его навестила в Бадене веселая компания — Хольц, Сейфрид и датский композитор Фридрих Кулау {51} . Бетховен загонял их по горам, несясь впереди по крутым тропинкам, словно его силы удесятерялись от общения с природой. Потом повел их обедать в трактир и накачал там лучшими винами. Он сочинил канон не самого изысканного вкуса на имя Кулау. Всё общество встало из-за стола, пошатываясь. На следующий день он извинялся за эти эксцессы [23].

Это веселье и желание пировать имели свое объяснение: он только что закончил Струнный квартет № 15 (ля минор, опус 132) — второй из «голицынских».

Его исполнил 9 сентября в Вене Шуппанциг со своим ансамблем, в котором выступал и Хольц. По такому случаю Бетховен специально приехал из Бадена. Это было камерное исполнение. В номере «Дикаря» — гостиницы в Пратере. Было жарко и душно, Бетховен дирижировал в одной сорочке, хотя для камерной пьесы этого и не требовалось. Неужели он был совершенно глух? Или у него иногда наступало улучшение? Он вырвал скрипку из рук Хольца, не удовлетворившего его своей игрой, и сыграл несколько тактов сам. Но на четверть тона ниже… Он даже согласился импровизировать на рояле. Это будет его последняя публичная импровизация. Слышал ли он свою игру или только его пальцы хранили воспоминания о годах виртуозности? Квартет № 15, который сегодня входит в число самых легендарных его произведений, хотя и не самых известных, сразу полюбился публике. Наверное, он не был «легким», но адажио настолько прекрасно, несет в себе такой эмоциональный и духовный заряд, что, по рассказам Хольца, прослезился даже старый друг Бетховена суконщик Иоганн Вольфмайер…

Вернувшись в Баден, он сразу возобновил работу над Струнным квартетом № 13 (си-бемоль мажор, опус 130) и Большой фугой для струнного квартета (си-бемоль мажор, опус 133), продолжая при этом забрасывать Карла экстравагантными письмами. Бетховен сыпал упреками и уверениями в страстной любви. Карл — его позор, источник постоянных забот — занимал деньги у служанок, водил компанию непонятно с кем. Однажды ночью он сбежал, то есть не вернулся на свою квартиру. Бетховен места себе не находил. В чьих сомнительных объятиях Карл провел эту ночь? Правда, Карл любил игру и девочек. «Отец» тотчас покаялся в своей словесной невоздержанности и стал звать его к себе:

«Милый драгоценный сын! Я только что получил твое письмо, когда уже сгорал от тревоги и даже решил вернуться сегодня в Вену. Слава богу, в этом нет необходимости; только иди за мной, и любовь и блаженство, а также счастье будут нашим уделом».

Ни больше ни меньше. Он еще жалуется на свою служанку, причем в таких выражениях, которых не ожидаешь от автора Девятой симфонии: