Анатолий Левандовский - Робеспьер

По густо заросшей, аллее эрменонвильского парка медленно шли двое. Высокий худой старик опирался на плечо хрупкого юноши с бледным лицом и внимательными серыми глазами. Долго длилась их тихая беседа. Они несколько раз успели обойти парк, сидели на траве у острова Тополей, опять гуляли. Взгляд Руссо просветлел, морщины на его челе разгладились. Последние годы он был замкнут и необщителен, с новыми людьми сходился плохо, и здесь, в Эрменонвиле, тщательно избегал докучливых собеседников. Но этот юноша, внешне такой холодный и подтянутый, чем-то взял его. Чем? Быть может, искренностью, которая светилась в его глазах? Невидимая волна взаимного доверия постепенно окутала их. Жан Жак, очень сдержанный в начале беседы, незаметно преобразился. Он чувствовал себя так легко и свободно в обществе этого молодого студента. Студент ищет правду жизни? Ему нужны ответы на все недомолвки в произведениях Жан Жака? Хорошо. Он сообщит ему много такого, о чем не говорил ни с кем. Глубокое внутреннее чутье подсказывало философу, что он передает свои идеи в верные руки. Он всегда верил в молодежь. Будущее, несомненно, за ней. Пусть же этот молодой человек примет его завещание. Только к вечеру, когда прохлада спустилась в аллеи и роса стала появляться на траве, утомленный учитель закончил свои излияния перед неизвестным учеником. Он обнял его на прощание, пожелал успеха в работе и сам закрыл за ним калитку парка.

Что же касается содержания беседы, то оно осталось вечной тайной. О нем знали лишь двое. Один из них — Жан Жак Руссо — умер всего месяц спустя после этой встречи, другой — Максимилиан Робеспьер — навсегда сохранил в своем сердце сказанные ему слова и никому о них не поведал.

Он бежал прямо по кочкам в сгущающейся темноте сумерек. Могучие деревья шумели над головой, то увеличивая, то уменьшая серо-синие просветы неба. Нужно было пересечь лес и выйти на большую дорогу, ведущую к Парижу; здесь можно нанять двуколку или, в крайнем случае, пристроиться на проезжей телеге. Ноги глубоко уходили в мох. Обувь давно промокла, и по телу пробегала мелкая дрожь. Но он ничего не чувствовал. Ему казалось, что он плывет по волнам или парит в прозрачном эфире. За его спиной были крылья. Мысли, перебивая одна другую, сталкиваясь, разлетались в разные стороны, образуя причудливые узоры. Свершилось!.. Теперь он уверен, что все, буквально все, чего пожелаешь очень сильно, сбудется. Сбудутся и мысли учителя, которые стали его мыслями, которые станут мыслями миллионов людей. Глаза Максимилиана широко открыты. Его губы тихо шевелятся.

— О божественный муж! Я видел тебя, я слышал твой голос, я всем своим существом — умом и душою — познал твою Правду! Ты научил меня понимать величие природы и вечные принципы общественного порядка! И я клянусь, что пойду по твоим стопам!.. Пойду прямою дорогой, никогда не сворачивая — с нее!..

Максимилиан резко изменил свои планы на будущее. Когда-то, полный честолюбия, он стремился стать первым учеником и первым студентом, с тем чтобы возможно лучше обеспечить себе карьеру в Париже. Работа в столице с большими возможностями служебного продвижения казалась ему пределом мечтаний.

Теперь он смотрел на жизнь совсем иначе. Нет! Не привлекают его более ни Париж, ни карьера.

Он вернется в свой родной Аррас, в провинцию, к простым людям. Там в повседневных трудах он лучше познает жизнь и принесет несравненно больше пользы. Там, вдали от столичной суеты, в тиши своего кабинета, вдвоем с чернильницей он осмыслит все то, что узнал здесь. Он не знает, что будет дальше, но пока что необходимо сделать именно так. Решение созрело.

И теперь он с нетерпением ждет окончания университета и дня отъезда. Он считает дни и часы. Париж, замкнувшийся в тесноте нескольких улиц, кажется ему все более чужим: душою и мыслями он уже в Аррасе.

Солнечный луч, пробиваясь через щель в ставне, скользнул по подушке и заиграл на лице спящего. Максимилиан сильно зажмурил глаза, потом открыл их и быстро вскочил с постели.

Проспал! Уже девять часов! В Париже с ним этого никогда не бывало. Здесь, в родном доме, среди бесконечных забот и попечений со стороны близких можно совсем разлениться. Максимилиан подошел к столу. Ну, так и есть! Большое блюдо было до краев наполнено еще теплыми сладкими пирогами. О, они знают его слабости и потакают им. Нет, так дело не пойдет! Он все же взял пирог, быстро распахнул окно и снова зажмурился от яркого света, разлившегося по комнате. Спокойная радость наполнила его душу. Как хорошо, как упоительно хорошо!.. Вот он, его родной Аррас, купающийся в лучах утреннего солнца, тихий и лучезарный. Как быстро все меняется в природе! Вчера, в день его приезда, шел дождь и грязь доходила лошадям до щиколоток. Казалось, так будет вечно. И вдруг такой ослепительный сюрприз! Максимилиан взялся за второй пирог. Прищурив слабые глаза, он рассматривал вид, открывавшийся из окна его мансарды. Вид не изменился. Все та же узкая улица Ра-Портер, все те же скособочившиеся домики и шпиль церкви вдали. Но как выросли деревья, теперь роняющие свои вызолоченные уборы! Насколько они стали развесистее! Раньше вот это деревце не достигало окна мансарды, а теперь его ветви уходят под самую крышу!..

Тихо скрипят ступени. Дверь сначала приотворяется чуть-чуть, потом распахивается во всю ширь, и стройная девушка в черном, смеясь, бросается ему на шею. Это сестра Шарлотта. Шарлотта — фактический хозяин семьи, хозяин несколько деспотичный: слишком уж любит она братьев и смотрит на них как на свою безусловную собственность.

Много печального рассказала Максимилиану сестра. Жизнь в Аррасе была нелегкой: скудных средств, которыми помогали родственники — сами люди небогатые, — едва хватало. Бедствия не покидали осиротевшей семьи, смерть не хотела с ней расставаться. Нет больше доброго старика Карроля, вложившего столько души в заботу о внуках; нет младшей сестры хохотушки Генриэтты, с которой когда-то Максимилиан бегал по парку, которой показывал с детской гордостью своих голубей и воробьев, свои драгоценные, заботливо собираемые гравюры.

Да, смерть не дает пощады ни старым, ни молодым, а на долю живых печали и слез выпадает гораздо больше, чем радости и веселья. Максимилиан хорошо знал это.

Можно до бесконечности говорить, вспоминать, плакать и смеяться. Первые дни проходят незаметно, как во сне. Однако не довольно ли? Не в его обычае слишком долго предаваться сладостной лени. Всему свое время. И вот, едва отдохнув после приезда, Максимилиан спешит погрузиться в долгожданную практическую работу. 8 ноября 1781 года его принимают в число адвокатов при совете Артуа.

В то время Аррас давал обширное поле деятельности для адвоката, преданного своему делу, но вместе с тем ставил перед ним с самого начала значительные трудности. Высшей судебной палатой провинции, объединявшей все местные ведомства — общие и королевские, являлся совет Артуа. Коллегия адвокатов при совете состояла из нескольких десятков официальных защитников, которым обычно дел было по горло. Однако при этом наиболее важные и интересные дела разбирались небольшим количеством старых, искушенных адвокатов, оставлявших прочим членам коллегии мелкие повседневные споры и дрязги, на которых довольно трудно было выдвинуться в общественном мнении. Вследствие этого начинающему адвокату, если он не был безразличен к своей деятельности, приходилось не только вести постоянную напряженную работу, но и уметь бороться с интригами собратьев по профессии, добиваясь для себя тех дел, которые наиболее отвечали его наклонностям и интересам. Все эти затруднения пришлось преодолеть и молодому Робеспьеру. Положение его осложнялось еще и тем, что столичное образование и долгое отсутствие в родном городе, равно как и замкнутый, скрытный характер, ставили его особняком среди коллег, злобно шипевших за его спиной и высмеивавших его первые неизбежные промахи.