Сергей Михеенков - Лидия Русланова. Душа-певица

Попыталась остановить мужа женским упрёком, но тот вспылил. А в один из дней исчез. Вернувшись с базара, Лидия не обнаружила в кроватке и сына. Кинулась на соседнюю улицу. Но цыганки и след простыл.

Соседи и те, кто знал Виталия Николаевича и его тоску, сказали, что его погубили доверчивость и любовь к кутежам, к весёлой жизни, что слишком часто он заглядывал в пропасть, так что пропасть стала глядеть в него… Что вроде бы растратил какие-то казённые деньги. То ли в карты проиграл, то ли — на цыганку свою роковую.

Пометалась, поплакала, погоревала, вспомнила маму, бабушку, тятю да и запела. Вначале это были надрывный стон и всхлипы без слов, но уже в них, в этих звуках, не было хаоса, а была мелодия, пока ещё без слов. А потом потекли и слова:

Почему она запела об иве, плача и рыдая о своей горькой судьбе? В народном сознании ива — дерево печали, но гибкость её ветвей помогает пережить любую непогодь и бурю, припасть, прижаться к земле, а потом, когда снег растает, подняться, расправить свои ветви, устремить их к небу и солнцу.

Но пока ива клонилась, билась ветвями оземь, стонала, прибитая внезапно налетевшей бурей…

Тихо отворилась дверь, на пороге появилась хозяйка. Стояла и слушала, как стенала её жиличка. Она всё уже знала. Дослушала Лидино пение-стон и сказала, горестно покачав головой:

— У кого душа песней увита, у того судьба слезами улита…

Делать нечего, надо как-то жить дальше. Лида смирилась со своей разнесчастной долей. Приняла минувшее счастье, как сон. Но забыть не забыла. Всю жизнь она ждала своего сына. Искала среди раненых в поездах и на вокзалах, высматривала в колоннах, идущих на смерть, — не мелькнёт ли где родное лицо. И хотя сына у неё отняли младенцем, была уверена, что, если встретится он ей, она сразу же узнает его.

Нет, не встретился.

И Авдея с Юлией тоже не нашла.

Виталий Николаевич Степанов, по всей вероятности, уехал вместе с цыганкой-разлучницей на Дон. Там собиралась белая кость уходящей России. Как написала, обречённо тоскуя, Марина Цветаева:

Уехал, умчался офицерик. И сыночка увёз. Посчастливилось ли ему остаться в живых и потом благополучно бежать куда-нибудь в Константинополь или в Югославию, неизвестно. Может, зарыт где-нибудь в степи «под курганом, поросшим бурьяном…».

Лидия зла на своего «офицерика» не держала. Любила его безмерно. Так, как потом, казалось, не полюбит уже никого. И не любила. Пока не встретила другого «офицерика», уже постаревшего, прожившего полжизни с другой. Но эта песня ещё впереди… А о сбежавшем думала без злобы, с жалостью: пусть Господь его охранит и сыночка моего, может, ещё одумается, вернётся…

Не вернулся.

Русланова никогда не произносила имени своего сына. Так и кануло оно вместе с её печалью и любовью.

У этой истории есть, впрочем, и другая версия: «офицерик» погиб под Вольском в бою, когда отряд полковника Махина [11]прорывался к Самаре. А сын умер при родах. Не знаю почему, но верить в неё, особенно в то, что касается сына, не хочется. Говорят, что и фамилия — Русланова — у неё появилась после событий под Вольском и Самарой. И другое имя — Лидия — тоже. Потому что в семье тётки и другая родня её продолжали звать Панькой.

Если так, то у этого романа выстраивается совсем-таки классический сюжет. После гибели мужа и смерти сына, сменив фамилию, метнулась на юг России, чтобы затеряться, чтобы победивший пролетариат не припомнил ей связь с социально чуждыми…

Многое в жизни Руслановой, особенно ранней поры, покрыто туманом недомолвок, умолчаний. Отсюда и множество легенд, версий, баек и откровенных сплетен.

Потеря сына жгла её всю жизнь. И если бы он действительно умер, она бы так не металась, не высматривала бы среди тысяч солдатских лиц родное.

Однажды, уже спустя годы, в 1941-м, под Вязьмой, когда Русланова в составе концертной бригады колесила по армиям и фронтам, командир дивизии привёл артистов в землянку, указал на троих бойцов в маскировочных комбинезонах, увешанных оружием, гранатами и другим снаряжением, которое обычно берут с собой в поиск разведчики, и сказал:

— Вот, товарищи артисты, спойте им. Им сейчас на смерть идти.

Артисты недоумённо переглянулись. Слушателей оказалось в три раза меньше, чем артистов. Но Русланова, мельком взглянув на разведчиков, при этом выделив среди них самого юного, сероглазого, русоволосого, высокого, сделала повелительный знак рукой своему аккомпаниатору, и очередной концерт для воинов начался.

Спела она им «стремянную». Поклонилась своим поклоном. Они сразу встали и тоже поклонились ей. Сказали:

— Спасибо за песню, за напутствие.

И ушли.

Ночевать артистам пришлось в той же землянке. Её отрыл для себя разведвзвод — дивизионная разведка.

Взводу неделю назад вышел приказ — взять «языка». Немцы перед дивизией оборону построили основательную. Сплошные линии окопов и пулемётные гнёзда, всё простреливается, колючая проволока в три кола. Попробуй, пройди. И вот за неделю от тридцати разведчиков осталось только трое.

Ночью в землянку принесли одного. Того самого, сероглазого. Тяжело ранен, весь в бинтах. «Он стонал в беспамятстве, — рассказывала после войны ту загадочную историю сама певица, — и всё звал маму. Села я возле него, взяла за руку и запела тихонечко колыбельную. „Зыбка“ называется. Пою и слёз не сдерживаю: кажется мне, что это мой сын умирает. Так хотелось с песней вдохнуть в него силу жизни! Перестал он метаться, а рука всё холодеет, холодеет… вскоре увезли. Часто я вспоминала о нём, но так и не могла узнать, жив ли или умер тогда… Наступила поздняя осень. Наша бригада была уже на другом участке фронта. Выступали мы однажды на открытой лесной поляне. Только запела я, вдруг бросается ко мне боец с Золотой Звездой на гимнастёрке, кричит: „Мама, мама! Я узнал, я помню, это вы мне пели, когда я умирал!“».

И она, сквозь слёзы глядя на того солдата, запела:

Заблестели щёки пожилых бойцов, закривились подбородки. Строже стали молодые. Полетели их исстрадавшиеся на войне души в родные просторы — в вологодские, красноярские, оренбургские, курские, саратовские — хоть на мгновение ощутить запах родины и тепло материнских рук…

Спустя некоторое время, уже под Сухиничами, когда наши дивизии сдерживали наступление немецких танков и мотопехоты со стороны Брянска, Русланова снова встретила того бойца, и снова раненого.