Сергей Михеенков - Лидия Русланова. Душа-певица

Отход войск фронта прикрывал 2-й гвардейский кавалерийский корпус генерала Крюкова. Участь кавалеристов была незавидной. Рокоссовскому нечем было закрыть пробиваемые противником бреши. Бросил свежий корпус.

Только в районе Севска при обороне города корпус потерял убитыми более 15 тысяч человек кавалеристов и лыжников. Командир 3-й гвардейской Кубанской дивизии генерал-майор М. Д. Ягодин в своём донесении писал: «…в полках уцелело по 25–30 человек. И то, в основном, расчёты миномётов. Люди смертельно уставшие, но готовые выполнить любое задание».

В военной литературе можно встретить резкие упрёки в адрес генерала Крюкова: вот, мол, бездарно командовал своими кавалеристами и угробил корпус… Если всерьёз вникнуть в суть операции под Севском, то упрёк сам собой окажется переадресованным другому генералу — Рокоссовскому. Но Рокоссовского бранить не принято.

Генерал Крюков, как дисциплинированный и храбрый солдат, выполнил приказ командующего войсками фронта, остановил противника, занял глухую оборону по периметру северного фаса Курского выступа и дальше его не пустил. Вскоре гвардейцев сменили свежие части. Генерал Крюков вывел остатки дивизий и артполков во второй эшелон. Корпус предстояло формировать заново. Формировали его на Дону в городе Задонске. Пополняли маршевыми эскадронами из Воронежской, Оренбургской, Северо-Казахстанской областей, Ставрополья. Очень скоро ему снова предстоит вернуться на Брянщину, чтобы принять участие в гигантской битве на Орловско-Курском выступе. Отважный генерал поведёт свои дивизии под Карачев, Дятьково, Жуковку. Благодаря этому смелому рейду кавалеристов наши войска в середине сентября 1943 года прорвут оборонительные полосы на линии «Хаген» и освободят Брянск и Бежицу. А корпус генерала Крюкова, выполняя частные задачи Смоленско-Рославльской наступательной операции, выйдет на станцию Бетлица и форсирует реку Десну.

Но пока корпус формировался на Дону, эскадроны и дивизионы доводились до штатной численности, генерал Крюков на несколько дней задержался в Москве, чтобы повидаться с семьёй.

Из рассказа Маргариты Владимировны Крюковой: «Мы втроём пришли на Новодевичье кладбище. Они показали мне могилу, и мы поплакали вместе. Я, естественно, заревела и ткнулась „второй маме“ в пузо. Потом мы все обнялись. Так мы и стояли втроём, обнявшись, и вместе плакали».

Приёмная дочь Руслановой сохранила о своей «второй маме» самые лучшие, самые нежные воспоминания. Ведь, по сути дела, первой мамы она почти не знала. В пять лет, как и сама Прасковья Лейкина, осталась сиротой. Но Паню никто не пригрел по-матерински. Так и выросла одинокой сиротой.

И когда генерал Крюков в начале лета 1942 года у той безымянной деревеньки услышал плач ребёнка, девочки, и вдруг начал рассказывать о своей дочери, сердце Руслановой прорвалось не только женской тоской, но и материнской.

Их узы были настолько крепки и безупречны, что ни одна, ни другая никогда не обнаруживала в своих родственных и семейных отношениях абсолютно никаких изъянов.

Во время разлуки Русланова порой получала письма от своей Маргоши и очень гордилась ими. Получая, целовала их и читала своим подругам и тем, кто случался рядом и с кем могла разделить своё сокровенное: «Дорогая мамочка, вдали от тебя мне так печально и так не хватает твоих мудрых советов и твоей доброй ласки».

В своей любви к чему-либо и кому-либо Русланова умела доводить всё до совершенства. Не сразу, не одним наскоком, а кропотливо, день за днём и год за годом. Брать характером, упорством, постоянством. Величайшим тактом. Так она шлифовала свои песни и свой песенный дар. Так строила и новые семейные отношения, становясь для сироты матерью.

Дочь прибегала со двора с разбитыми коленками, в испачканном платьице. Русланова обрабатывала ей царапины, мазала йодом и зелёнкой. Бранила и жалела одновременно. Снимала платьишко, замачивала в тазу, потом стирала, стараясь, чтобы ни пятнышка нигде не осталось, ни затяжки. Всё делала сама. Хотя и домработницу имела. Вещи дорогих ей людей она и стирала, и штопала своими руками. Знала, помнила народное поверье: не позволяй чужой женщине пришивать пуговицу к мужней рубахе…

Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова: «Никогда не возникало даже ощущения: падчерица — мачеха… Нет-нет! Было одно ощущение и полное убеждение: у мамы никогда не было детей, других, а у меня — другой мамы. Самая лучшая — мама, какая есть — она моя, как у каждого ребёнка. Когда я выросла, у меня было полно ухажёров. Все приходили домой, и тайны из этого не делалось. Кто приходил, мама приглашала чайку попить, спрашивала, куда пойдём, и наказывала привести девочку, то есть меня, вовремя. Никаких секретов. И — полное доверие».

Когда Маргоше исполнилось шестнадцать и она пошла получать паспорт, в заявлении о фамилии она написала: «Крюкова-Русланова».

Замужество — генеральская жена, генеральша — сразу изменили статус Руслановой в обществе. Она это заметила. Вспоминала: «Я впервые почувствовала особое к себе отношение в обществе, когда вышла замуж за Владимира Викторовича. Теперь, когда я появляюсь с ним на людях, меня представляют в первую очередь как жену генерала Крюкова, а не певицу Русланову!» Её это нисколько не смущало. Порой даже забавляло.

Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова: «Папу арестовали в пять утра. Мы должны были в то субботнее утро встречать маму на аэродроме, собирались ехать на дачу. Папа понял, что маму арестовали, она — что его. Из всего Жуковского окружения их арестовали последними. Из жён посадили только маму, потому что знали её характер, знали, что она кричала бы на каждом углу. В это время арестовали жён Молотова [54], Калинина [55]. Калинин — Председатель Верховного Совета, а жена вшей давит… Знали, что Русланова устроит сраму на весь мир. Её просто убрали, она не сидела бы тихо, как Молотов или Калинин. Папа сидел в тюрьме на Лубянке, четыре года длилось следствие. В лагере пробыл меньше года. У мамы следствие длилось год. Дали 58-ю, пункт 10 — антисоветская агитация и пропаганда. Такую статью можно приписать каждому второму. Как „особо опасную“ преступницу отправили в лагерь в Тайшет».

После ареста родителей несовершеннолетнюю Маргариту Крюкову должны были отправить в детский приют. Квартира, все вещи, мебель конфисковывались.

«Я должна была жить в детском доме, — рассказывала Маргарита Владимировна Крюкова-Русланова. — Но когда папу из нашего дома писателей в Лаврушинском везли на Лубянку, он этих полковников уговорил, чтобы меня отдали тётям, папиным сёстрам. Они жили на Арбатской площади. Мне было почти тринадцать».

У тех полковников была незавидная работёнка. Хотя они ею наверняка гордились. Но Бог им, должно быть, засчитал на Страшном суде тот поступок: они всё же пожалели дочь генерала и певицы…